Жизнь Артемия Араратского

Купец, взявшийся доставить меня в Россию, через несколько дней возвратился в Сигнах и уведомил нас, что взятие Тифлиса дошло и до лезгинцев, которые также стали укреплять оборонительные свои места, страшась нашествия шахова. Сей купец заехал в Сигнах поневоле; он хотел проехать на Телаф, не желая возвратить мне 30 рублей, кои я у него имел право потребовать; но в одном месте, под горою близ Сигнаха, был ограблен грузинами. Хозяин мой принял его по мне в своем доме. В это же время, по рекомендации доктора, потребовали меня для перевода допросов одному пойманному персидскому шпиону. В сем мнимом истоне признал я ериванского жителя, сына одного тамошнего кузнеца, приходившего неоднократно в бытность мою у Карапета в Георгиевский монастырь к обедне. Переходя из одного места в другое и напоследок бежавши из Грузии от страха военного, пойман в Сигнахе за шпиона, быв притом избит и изранен. Я тронулся его положением столько, что не мог удержать слез и бросился ему на шею. Чтобы спасти его от дальнейших истязаний, уверял тамошних людей, что он сын одного из ериванских князей, человек весьма хороший и пришел в Сигнах для спасения себя от персиян. Я тут же просил доктора убедительно, чтоб он взял его к себе в дом и оказал бы ему нужную помощь. Доктор, удовлетворяя моей просьбе, уговорил первого тамошнего старшину оставить ериванца в покое и не причинять ему более оскорблений. Дабы подкрепить мою об нем рекомендацию, я старался оказывать ему всевозможное уважение и даже раболепствовал. Доктор, видя таковые добрые мои поступки, вздумал полюбопытствовать ериванца обо мне и спросил его, каких я родителей, какого состояния, как жил в своем месте и прочее, уведомив при том его обо всем, что намерен мне сделать. Ериванец, знавший и без того, что доктор расположен отдать за меня свою дочь и поставить у себя над всем полным хозяином, позавидовал моему счастию и за мое благодеяние отплатил тем, что, не знавши подлинно, из какого я состояния, насказал доктору, что я сын самого последнего деревенского мужика, и наделавши там много шалостей, наконец бежал, присовокупив к тому, что он очень сожалеет об оказываемых им мне великих милостях и что, располагаясь отдать свою дочь за такого недостойного человека, как я, приготовляет ей совершенное несчастие. Из сей рекомендации доктор тотчас заметил в ериванце человека злобного и неблагодарного. Пришед ко мне, сначала весьма осторожно требовал сказать ему про него правду, из какого подлинно он состояния, и когда я стал подтверждать ему то, что говорил прежде, тогда он с гневом уже начал укорять меня во лжи и сказал все, что говорил обо мне ериванец. — "Я, — продолжал он, — полюбил тебя и взял за сына собственно по тебе самом, и мне нет нужды, из какого бы ты состояния ни был, это для меня все равно; но сей человек, если бы он и действительно был благородного происхождения, столько взыскан благодеянием твоим, что не смел бы уже злословить тебя и из одной зависти стараться отклонять меня от того, что я намерен с тобою сделать". — После таковых замечаний опять принуждал меня сказать об нем правду, но я стыдился уже открыть то из отмщения, чего не хотел говорить по доброй воле и подтвердил, что ериванец точно сын князя, а я, как уже ему известно, деревенский житель, и бедных родителей, но только не последнего мужика. За всем тем доктор не верил благородству сего ериванца, и, по-видимому, проникнув побудительную причину, по коей я подтверждал об нем мое свидетельство, из одного уже человечества не выгнал его из дома, ибо после сего он непременно был бы убит. Вслед за сим и другой гость, помянутый купец, сделал со мною еще большее или, лучше сказать, настоящее злодеяние. Он торопился уехать в Тифлис, чтоб узнать о судьбе оставшегося там семейства своего, и в небытность мою дома, распрощавшись в хозяином, съехал со двора. При нем ничего не было, кроме одной верховой лошади, на которой ехал, да другой весьма худой, сопровождаемой его работником и навьюченной сигнагскими орехами пуд до восьми. Но я, возвращаясь домой, встретился с ним и требовал моих денег; в противном же случае хотел его остановить. Не имея расположения расплатиться со мною, он наговорил мне, что я ошибаюсь в моих надеждах и сделаю глупость, если останусь у Матеоса, потому что он будто бы, высмотревши мои недостатки, находит меня теперь недостойным того, чтоб усыновить и отдать за меня свою дочь, но что, напротив того, думает сделать благодеяние одной своей служанке, женив меня на ней, и вместо священника определить к церкви сторожем. Говоря сие, он продолжал ехать к своим товарищам или попутчикам, коих было всего шесть человек. Не имея времени обдумать сего и не предполагая в словах купца никакого коварства, я отвечал ему, что после сего не останусь у доктора ни одного часа, и просил, чтоб меня обождать, пока я распрощусь с ним. Вошед к Матеосу и без всяких околичностей сказав, что еду, благодарил его за неоставление меня и за все милости, какие он мне оказал. Доктор и жена его изумились толь скорому во мне перевороту и почти со слезами просили меня открыть им причину, по которой я решился так неожидаемо и вдруг оставить их, представляя, сколько много они меня любят и что на мне основывали всю надежду благополучия своего семейства и свою радость. Я боялся объясняться, чтоб не упустить время и купца, так как мне нельзя бы было одному выйти из Сигнаха; считал слова их уже лестию и для того отвечал им, что я после чрез письмо уведомлю их обо всем. Доктор на сие сказал мне: "Ну, друг мой! Не будешь ли после сожалеть, что оставил нас и свое счастие?.." "Может быть, и вы, г. Матеос, — сказал я, — будете сожалеть обо мне еще более" — и с тем вышел. Купец с своими товарищами уже поднялся в дальнейший путь, и я мог догнать их только потому, что худая лошадь с орехами едва тащила ноги. Он принял меня не очень милостиво и с грубостию велел следовать за его работником. Опасаясь встретиться с разбойниками и торопясь, ехали они пред нами вперед, но бессильная лошадь принуждала их почасту останавливаться. Купец, будучи озлоблен мною за требование денег, бил меня и невинного работника своего саблею без милосердия за то, что нейдет его лошадь. Жестокость свою оказал он над ними более десяти раз, как наконец взошли мы на один высокий холм, близ Мартгопа и завидели несколько человек верхами. По тогдашнему времени нельзя было не заключить, что это были разбойники. Хозяин мой с товарищами тотчас спустились в овраг и там притаились; а я с работником отстали от них сажень на 60, радуясь, что лошадь по бессилию своему стала. Мы старались, чтоб разбойники нас заметили и пришли спасти от тирана. Я без ошибки ожидал лучшего, надеясь быть проданным в хорошие руки и вместе с тем видеть отмщение купцу за злодейские со мною поступки. Но к несчастию, разбойники нас не заметили, а хозяева понуждали сойти к ним. Они, догадавшись о нашем намерении, били нас с сугубою жестокостию, так что один только страх быть совсем убитыми поднимал уже наши ноги. В деревне Мартгопе, которой жители, как выше сказано, все разбежались, остановились мы провести ночь и на другой день дошли до деревни Лило; но и здесь не нашли ни одной живой души, кроме мертвых тел, ибо персияне доходили и до сего места. Чем далее шли мы к Тифлису, тем более видели повсюду убитых. В Лило также мы ночевали и к вечеру третьего дня вошли в предместие Авлабар, которое персиянами было все выжжено. Предполагали переправиться чрез реку Кур прямо в Тифлис; но мост на оной персиянами на возвратном пути их также был сожжен из предосторожности, чтоб не быть тревожимыми с тылу. Почему принуждены были искать места, где бы остановиться на ночь; но по всему предместию нашли только один дом, уцелевший от общего пожара. Как скоро наступила ночь, то кахетинцы, искавшие в стенах погорелых домов каких-нибудь имуществ, пришли и к нашему ночлегу. Купцы во всю ночь должны были держать себя в оборонительном положении. Стоя в дверях и окнах, приветствовали незваных гостей выстрелами из ружей. Однако кахетинцы удалились не прежде, как с наступлением дня. Был ли из них кто убит, или нет, узнать было не можно, ибо мертвых тел как вокруг дома, так и по всему предместию валялось множество. С вечера помышляя единственно об отыскании убежища и сохранении себя от столь вероятной опасности быть убитыми, мы не могли заниматься пожаром города; но наутро, пришед к реке, увидели, что Тифлис почти во всех местах дымился. Не зная, где найти переправу чрез Кур, пошли берегом наудачу к реке Арак, чрез деревню Коки, стоящую на берегу прямо против Тифлиса; дошли до деревни Гавчала и тут принуждены были остановиться, чтоб накормить лошадей, которые от Лило ничего не ели. На следующий день недалеко от реки Арак, где она впадает в Кур, напали на меня и работника несколько человек кахетинцев и кроме орехов отняли все, что было навьючено на лошади, и именно: несколько подушек весьма невысокой цены, медную посуду, персидский ковер и прочие мелочи, а в том числе и мое платье. Дряхлую лошадь также думали увести; но принужденными нашлись бросить, отойдя с нею несколько сажен. Между тем как кахетинцы производили свою работу, купцы, будучи от нас сажениях в 60-ти, кричали нам, чтоб мы, не имеющие никакого оружия, голодные и бессильные, защищались от них и не давали себя грабить; но сами не смели приблизиться, имея у себя ружья, пистолеты, сабли и порох, которого, наверное можно полагать, не было у кахетинцев. — Как скоро они удалились, тогда хозяева наши, и за то, что мы допустили себя ограбить, прибили нас так, что на теле нашем не осталось ни одного целого места, несмотря на то что сами были причиною всему, не дав нам помощи. Бросив нас на месте, сами уехали, переправясь верхами чрез Аракк-Цхету,[68] первопрестольному грузинскому монастырю. В продолжение пятидневного пути от Сигнаха до сего места я ничего не ел, кроме орехов, ибо, отходя из Сигнаха с торопливостию, я вовсе не подумал о том, чтоб взять на дорогу хотя один хлеб. Будучи избиты и голодны, мы не имели сил подняться с места и пробыли тут до другого дня. Купец, хозяин моего товарища, а мой должник, был столько жесток, что не оставил нам нисколько и орехов, зная, что на том месте для пропитания нашего не было даже никакой травы. Поутру добрели мы до берегу; но нигде не находили места, где бы можно было переправиться вброд. И так принуждены были, утомленные болезнию и голодом, сидеть на берегу и дожидаться: не увидим ли какого-нибудь беглеца. Около полудни, нашел на нас один грузин. Мы просили его, чтоб указал нам брод; но он потребовал с нас за то платы; а как мы ничего не имели, то он удовольствовался от меня худым меткалевым кушаком, а товарищ мой отдал ему свои башмаки, также почти изношенные. Реку прошли мы держась за его плечи, и где было выше головы, то мы, по научению его, прискакивая, подвигались вперед — и таким образом перешли с помощию божиею на другой берег. Дома в Цхете также все были выжжены, и повсюду валялось множество убитых жителей; а монашествующие все разбежались. На дворе монастырском встретили мы еще трех человек, которые возвратились сюда из бегства для того, чтоб сыскать себе какой-нибудь пищи. Обшарив все места, не попалось нам ничего, кроме одной едва бродившей на дворе старой свиньи. Ни у одного из нас не было никакого орудия, чем бы ее заколоть. Наконец нашли мы изломанный серп, а другие взяли острые камни; но все пятеро так были бессильны, что с великим трудом могли сладить с дряхлою животною и ее убить. Надобно было идти к берегу, чтоб достать хворосту, но никто не смел туда показаться, опасаясь быть убитыми от разбойников; и так решились раскласть сухой навоз и на нем стряпать жаркое. Кушанье наше только что запеклось, но, впрочем, было еще сыро и притом без соли, однако голод не разбирает ничего, и мы кое-как напитались. День и наступившую ночь провели в недостроенном доме кафоликоса. Наместник и монашествующие при побеге своем монастырские сокровища спрятали в потаенном месте внутрь стены, в которой отверстие сделано было в самом верху и закладывалось таким же камнем, как и прочие. Но попрятавши оные, по торопливости или по простоте оставили у того самого места лестницу, а сие и подало повод догадаться персиянам, что тут есть поклажа, которая и похищена ими без остатка. Можно, однако, думать, что если бы монашествующие не оставили своего поста, тогда персияне, может быть, не прикоснулись бы ни к чему, так как они исстари к святым местам всегда имеют уважение.