Жизнь Артемия Араратского

Узнав, что царь Ираклий находится тут же в Анануре, я решился непременно его найти. Для сего пошел одним утром к тамошнему грузинскому старинному монастырю[73] как к единственному месту, в котором наверное мог встретиться с царем. Монастырь сей был очень невелик и почти весь уже развалился. Ходя около сего места, под сводом одной разрушенной кельи, бывшей в углу монастырской стены, увидел я человека, сидящего лицом к стене и закрытого простым овчинным тулупом; а вблизи его стоял другой человек, довольно старый. Я спросил его: "Кто такой сидит в углу?" Он отвечал мне по-армянски пространно и с глубоким вздохом: "Сей, которого ты видишь, был некогда в великой славе и имя его уважалось по всей Азии, еще от дней Тахмас-Кулы-хана.[74] Он был лучший правитель народа своего. Как отец старался о благоденствии его и умел сохранять целость царства своего до сего времени чрез целые сорок лет, но старость, лишившая его сил, положила всему преграду и конец. — Чтоб отвратить раздоры и междоусобия в семействе своем, по смерти его последовать могущие, он думал сделать последнее добро народу своему и для лучшего управления разделил царство по частям.[75]— Но несчастный царь Ираклий ошибся в своих надеждах. — Бывший евнухом[76] Тахмас-Куль-хана, в то время как Ираклий носил звание военачальника Персии, пришел ныне победить немощную старость его. Как и собственные дети отказались помочь ему и спасти отечество, потому что их было много и всякий из них думал, что он будет стараться не для себя, а для другого. Он принужден был прибегнуть к царю Имеретии; но если ты был в Тифлисе, то, конечно, видел весь позор, какой представляли там войска его. Ираклий с горстию людей сражался со ста тысячами и лишился престола[77] от того, что был оставлен без жалости детьми своими, и кому же на жертву? Евнуху — человеку, который прежде ему раболепствовал! Померкла долголетняя слава его; столица обращена в развалины и благоденствие народа его в погибель. Вот, под сею стеною видишь ты укрывающегося от всех людей славного царя Грузии, без помощи и покрытого только овчинною кожею. Царедворцы и все находившиеся при нем ближние его, природные подданные, коих он покоил и питал на лоне своем во всем изобилии, оставили его;[78] ни один из них не последовал за владыкою своим, кроме меня, самого последнего армянина. Я прислуживал у повара его и питался от подающих крупиц. Я один только не забыл, что и сии крупицы принадлежали царю; один я не бросил сего несчастного царя; охраняю его, прошу милостыню или иным образом достаю кусок хлеба и приношу ему". Сей добрый старик, рассказывая мне приключение царя, горестно плакал об участи его, как верный преданный раб.— С благоговейным уважением я посмотрел на Ираклия, желал повергнуться к стопам его и облобызать их, но не смел сего сделать, и армянин, конечно бы, до того меня не допустил, дабы не открыть Ираклию, что он узнан — узнан в столь униженном, а более бедственном состоянии. Невольным образом вспомнил я историю матери моей, — церкви и монастыри на Аракатской горе; — содрогнулся в душе моей — и сам себе сказал: "Сильные и крепкие земли! вот ваша слава! — Плоды дел ваших! — Вся мудрость ваша, слабые сосуды скудельничьи! — Смотрите, — ужаснитесь и научитесь! Одне судьбы божии сильны и непреложны; одне надеющиеся на господа и ходящие в путех его, не имут погибнуть вовеки!" С сими размышлениями и с сердцем, полным сокрушения и скорби, пошел я к своему дому, проливая о участи несчастного царя обильные слезы.