Жизнь Артемия Араратского

После сего, не более как дня чрез четыре, грузинские мошенники пропустили слух с тем же намерением, какое объяснил я выше, будто шах опять вступил в Тифлис. По общей тревоге находившиеся в Анануре шесть семейств зажиточных армян, в том числе и мои хозяева, решились, пока не настанет спокойствие, удалиться в горы к теулетским жителям, в деревню Чоху, от Ананура на день ходу. Купец с своим семейством также последовал вместе с ними. Мы остановились в Чохе, в доме старшины, по прозванию Шаро. — Всех домов в Чохе было тогда только три. Теулетцы, грузинские подданные, и хотя исповедуют христианскую веру, но совершенно дикий народ. Ананур, Душед и другие небольшие селения в горах по обе стороны Арака и, словом, все то место, которое называется Хевсур, по разделу Ираклия находилось во владении царевича Вахтанга. Теулетские деревни заключают в себе не более как от двух до пяти домов, а в ином месте по одному; в домах окон и труб нет; — свет входит только в двери, и потому в избах так темно, что во весь день курятся у них лучины или бересты. На домах по две кровли, из коих нижние так крепко строятся, что на них по тамошнему обыкновению молотят хлеб лошадью, а верхние охраняют от дождя. Хлебы делают пополам из ячменной и бобовой муки, или какая когда случится. Пекут их в больших глиняных сосудах с краями наподобие тарелок таким образом, что, поставя их одну к другой внутреннею стороною соединенно верхними концами, раскладывают под ними огонь; и когда тарелки раскалятся, то, положив в них приготовленное тесто, засыпают довольно толсто горячею золою. Хлеб сей называется по-тамошнему кеци. Если же когда достают мясо, то не прежде варят его в пищу, как сделается от него уже запах, или, просто сказать, когда протухнет. Живут вообще неопрятно, ибо в одной избе держат с собою и скот, какой только у них есть, и даже без перегородки, а только привязывают к стене. По общей нужде я, конечно, был бы голоден; но для избежания сего я прислуживал каждому семейству, в чем кому была надобность, и буде не в том, так в другом месте доставал себе пищу. Однако и за тем не всегда случалось быть совершенно сытым. В деревне Чохе находилась небольшая церковь, но без священника. В ней почти ничего не было, кроме одной занавесы у олтаря, из старой холстины; вокруг церкви росли дикие грушевые деревья, с которых никто не смел собирать плодов как с принадлежащих церкви и потому священных и неприкосновенных. Мне также о сем было сказано под опасением в противном случае быть убитым. Однако, несмотря на сие запрещение, в первые сутки по приходе в Чоху, когда я еще не ознакомился с помянутыми семействами, будучи довольно голоден, осмелился в ночное время попользоваться сими плодами. Но кроме того что они по холодному времени были замерзши, нашел их и недозрелыми, от чего набил самую сильную оскомину, так что после сего никак не мог есть хлеба и опасался по сему быть признанным в похищении священных плодов. — Однако я нашел средство вылечить свои зубы жеваньем воскового огарка, который один только и был найден мною в церкви. После сего ходил я почти каждый вечер к одному переселившемуся из турецких владений пожилому тифлисскому обывателю Голоенцу Багдасару,[82] стоявшему в другой избе, читать для него вечерние молитвы и службу. Он и жена его весьма меня полюбили, довольно доказали, что были люди добрые, и я не имел уже большой нужды в пропитании. Хозяева мои также по возможности меня не оставляли, исключая купца, от которого я ничего не видал, кроме оскорблений и обид. Сей злой человек и здесь был причиною одного со мною случившегося приключения, которое было и болезненно, и столько же смешно. Он послал меня однажды в другую деревню, стоявшую за первым от Чохи возвышением, купить для лошади его мякины, научив меня спрашивать по-грузински таким образом: "бзе — арагак гасас — гидели",[83] что значит из слова в слово "мякина есть ли продажная". — Идучи дорогою, я беспрестанно твердил сии слова, чтоб не забыть; но, пришед в деревню и осматривая, в какой дом войти, выбрал тот, который был побольше других; но между тем, кроме "бзе", прочие слова позабыл. — Взошед в избу, полную дыма, по темноте не мог ничего видеть и обходил осторожно около скотины к курившемуся огню. Тут, увидев женщину, приготовляющую хлебы, сказал ей только "бзе"; она, взглянув на меня, перекрестилась и, выговорив по-своему имя Иисус Христа, с торопливостию вышла вон. Я, не заключая из сего ничего худого, думал еще, что женщина сия столько добра, что пошла принести мякины, не сказав даже, сколько будет стоить мешок, который для сего был со мною. Но вместо мякины чрез несколько минут входит в избу целая толпа народа с палками и кто с чем, каждый держа в одной руке зажженные или лучину, или бересто. Подходя ко мне тихо, все крестились, говоря также имя Иисус Христа. — Я не имел времени размышлять о том, что бы значило сие явление, как они вдруг все на меня бросились, сшибли с ног, щипали на мне волосы, сожгли от худого моего кафтана целую полу, прочее разодрали и едва не удушили. Я также кричал им и по-турецки, и по-персидски, что я христианин, но они, ничему не внимая, вытащили меня из избы и, пока принесли веревку, человек десять держали меня кто за руки, кто за платье, другие за волосы, а один схватил меня за нижнюю губу. Потом, надев мне на шею петлю, держали веревку с концов, а я находился посредине, и таким образом повели меня в ту деревню, где мы стояли, к помянутому старшине Шаро и, провожая сзади палочными ударами, едва меня не задавили. Я был при нападении и измят, и обожжен во многих местах так, что большая часть волос сгорели и даже брови были все опалены. Я ничего не понимал из сего явления и терпел чрезвычайную боль от обжоги и прочего. Но только что взвели меня на гору, то от нас, к счастию, тотчас увидели торжественное мое шествие. Старшина первый побежал навстречу и едва мог уговорить дикарей, чтоб меня освободили. — Причина такому поступку, как мне объяснили, была та, что как женщина, так и прочие жители никогда не видали там человека в одежде ериванского покроя; а притом первая, будучи испугана нечаянным моим появлением, прямо сочла меня за домового и уверила в том и прочих. Волосы щипали на мне для того, что, как они верят, если не взять от домового волос, то он вовсе скроется; а когда кто их достанет, то домовой после того будет у того прислуживать в доме невидимо. От сего приключения был я болен около двух недель; хозяева мои и Багдасар с женою прилагали обо мне попечение и лечили обжогу мою, обмазывая маслом и гусиным салом.