Жизнь Большой Реки

Свеча горит ровным пламенем. Кастрюля для разнообразия служит сейчас вместо подсвечника. В палатке, которая приведена в состояние готовности к худшему, тихо. От все более разыгрывающейся бури мой микромирок отделен двойной полотняной стенкой. Прислушиваюсь к завыванию и свисту ветра, ударам бьющих о берег волн, шуму раскачиваемых бурей деревьев, шелесту ливня — и… я спокоен. Можно даже назвать это спокойным отчаянием. Да и чему раздражаться? Тому, что я пойман, заточен на острове? Стихия виновата. Плетью обуха не перешибешь. Остается лишь ждать, когда суресте утихнет. Засыпая, я радуюсь. Даже в такой паршивой ситуации можно найти что-то вроде удовлетворения. Я радуюсь, что случайно поставил палатку входом на восток. Благодаря этому порывы ливня принимает только ее задняя, более непромокаемая стенка. Хорошо, что, ставя вечером свой домик, я делал все без спешки, основательно, как полагается. И колышки вбил глубоко, и место выбрал за стволом раскидистой ивы. Этот ствол несколько укрывает меня сейчас с востока от атак суресте. Чувство улитки, которая, спрятавшись в раковину, считает, что она в безопасности. Или чувство страуса, который, спрятав голову в песок, думает: «Все в порядке».

Следующий день не принес перемен к лучшему. Наоборот, гроза усилилась, дождь разошелся не на шутку. Делаю все, что только можно, лишь бы палатка внутри была сухая. Перед тем как выбраться наружу, раздеваюсь, накидываю на себя только плащ. Возвращаясь, оставляю его мокрым у входа.

Сразу хватает меня в свои объятия мокрый ветер, дождь заливает глаза. Темные, тяжелые тучи мчатся низко, кажется даже, прямо над верхушками деревьев. А деревья склоняются, гнутся перед бурей. Она схватила, разметала ветви плакучих ив, трясет и поднимает их высоко кверху. Мрачно и грозно выглядит река. Я вижу только небольшой участок: дождевая завеса закрывает все непроглядной серостью. Но достаточно и того, что я вижу. Река бурлит, она испещрена пенистыми греблями воли, бегущих против течения!

Река словно набухла, вздулась. В течение этой ночи воды прибыло, пожалуй, на метр. Что будет, если не уменьшится, не утихнет ярость суресте?

Я ползаю по размякшей земле, проверяю оттяжки палатки. Нужно немного ослабить намокшие и натянутые, как струны, шнуры. Они могут лопнуть или вырвать колышки. Но у меня по крайней мере нет хлопот с водой для питья: я ставлю кастрюлю под край палаточной крыши, и через минуту она полная. С этим запасом воды возвращаюсь в свой домик. Растираюсь махровым полотенцем и снова укладываюсь спать. Ничего другого мне не остается. Жизненное пространство ограничено колышущимися стенками палатки и четырехугольником пока сухого пола. Могу лежать, сидеть. Голод мне не угрожает. У меня есть мясные консервы, сахар, бесполезная йерба, две банки сгущенного молока. Все это я запиваю дождевой водой. Не требуется, видимо, пояснять, что все я ем холодным. Долго буду вспоминать вечерний ужин и веселый костер. Так прошел первый день. Ночью я несколько раз просыпался, прислушивался: не утихает ли буря? Шаткая надежда!

На следующий день я с беспокойством обнаружил, что уровень реки значительно поднялся. Еще полметра — и вода дойдет до палатки. Продираюсь через заросли в глубь острова, ищу место, расположенное хоть чуть-чуть повыше. Но, увы, как обычно бывает в дельте, на островах из нанесенного речного ила местность понижается к центру. Самая высокая часть прибрежная. В нескольких сотнях шагов от берега я уже бреду в воде. Возвращаюсь в отчаянии. Если уровень воды достигнет палатки, останется только перевернуть байдарку, побросать в нее все, заплыть как можно глубже в залитые заросли, привязаться там и… ждать.

Третий день. Как это все назвать? На море, как известно, шторм. Но на реке? Не нахожу подходящего слова. Удовлетворимся поэтому местным названием, так много говорящим здешним островитянам, — суресте. Утешительным, пробуждающим по крайней мере искорку надежды есть только то, что река вздымается медленней. За последние сутки прибыло около двадцати сантиметров. Быть может, мне удастся избежать сомнительного удовольствия плавать между кустами?

Зато внутри палатки меня ждет неприятность: на резиновом полу скапливается вода. Третьи сутки идет ливень и напирает ветер. Палатка начинает пропускать воду там, где швы соединяют стенки с полом. Мое жизненное пространство уменьшается. II укладываю под себя, под постель, все, что только можно: багажные мешки, полотняный тент, который так хорошо защищал нас от солнечного жара там, в верховьях, парус, ненужные принадлежности туалета. Вытираю лужицу полотенцем, выжимаю его и снова вытираю. И так без конца.

Четвертая ночь… Самая тяжелая. Кончились свечи, которые я так экономил. Лежу в темноте, в мокрой темноте. Меня трясет. Неужели вернулась заполученная много лет назад африканская лихорадка?