Жизнь для Венгрии. Адмирал Миклош Хорти. Мемуары. 1920—1944

Я вызвал своих соотечественников и рассказал им обо всем, что произошло. Мы решили покинуть Клессхайм сразу же и попросили барона Дёрнберга, распорядителя церемоний, подготовить к отправке наш поезд. Теперь я знаю то, о чем не знал тогда: «предупредительные меры» Гитлера уже были задействованы и был отдан приказ в случае моего «сопротивления» арестовать меня в Вене на обратном пути домой.

Немедленной реакцией Гитлера было, однако, желание предотвратить наш отъезд. Видимо, ему посоветовало сделать это его окружение. Внезапно раздался сигнал воздушной тревоги. Дворец скрылся за дымовой завесой, и нам сообщили, что сброшенные противником бомбы повредили телефонную связь. Вместе с этим сообщением я получил приглашение от Гитлера отужинать с ним и продолжить наши переговоры вечером. В надежде, что он изменит свое отношение, я дал согласие. Атмосферу за ужином никак нельзя было назвать сердечной. Гитлер нервно ковырял вилкой свою вегетарианскую еду, а я не был расположен вести разговоры; то же настроение, видимо, было и у остальных восьмерых приглашенных, сидевших за овальным столом в красивой обеденной зале.

После ужина завязалось несколько разрозненных дискуссий. Гитлер старался убедить Сомбатхейи, что он сожалеет о своем проекте. Возможно, все это было частью общей игры. Он даже пошел настолько далеко, что вызвал генерал-фельдмаршала Кейтеля и спросил его, нельзя ли отменить приказ об оккупации Венгрии. Кейтель ответил отрицательно, сказав, что войска уже на марше.

Узнав об этом от Сомбатхейи, я сказал Гитлеру во время нашей второй встречи: «В таком случае, я слагаю с себя полномочия регента». Тогда Гитлер принялся уговаривать меня. Он заявил, что ему всегда была близка Венгрия, – мы знаем теперь, что он поступал так не только с румынами, говоря совершенно противоположные вещи, – и не намерен нарушать суверенитет Венгрии. Он знал, что Венгрия всегда была суверенным государством, «в отличие от Богемии», добавил он, «которая входила в состав Священной Римской империи, иначе говоря, Германии»[90]. Его военные меры, уверял Гитлер, должны были только обеспечить безопасность Венгрии. «Я даю слово, что немецкие войска будут выведены, как только будет сформировано новое венгерское правительство, которое будет пользоваться моим доверием». Я ответил, что я выскажу свое решение по этому вопросу позднее, и удалился в свои апартаменты.

Что мне было делать? Было предельно ясно, что мое возмущение не предотвратит военной оккупации, которая даст Гитлеру возможность учредить стопроцентный нацистский режим с помощью партии «Скрещенные стрелы». Прецедент итальянского разгрома, повлекшего ужасающие последствия, был своевременным предупреждением. До тех пор, пока я остаюсь главой государства, немцы будут вынуждены проявлять осмотрительность. Они позволят мне и дальше командовать венгерской армией и не смогут ввести ее в состав немецкой армии. Пока я остаюсь регентом, немцам не удастся привести к власти салашистов, целью которых было расправиться с венгерскими патриотами, уничтожить 800 тысяч евреев и десятки тысяч беженцев, которые нашли прибежище в Венгрии. Мне было бы легче сделать широкий жест и уйти со своей должности и тем самым избежать всевозможных обвинений в свой адрес, но оставить тонущий корабль, когда команде, как никогда, нужен капитан, я не мог. Более важным было для меня обещание Гитлера вывести свои войска из Венгрии, как только будет назначено угодное ему правительство.

Одна вещь была ясна для меня. Какие бы «доказательства» о наших переговорах с врагом ни приводил Гитлер, его предательская оккупация нашей страны, произошедшая после того, как он выманил меня и моих министров из Будапешта, была настолько чудовищной, что отныне мы могли считать себя свободными от любых обязательств перед нацистской Германией.

Чаша Клессхайма, однако, еще не была выпита до последней капли. Поскольку ничего не было сказано о времени отправки моего поезда, я спросил, должен ли я считать себя военнопленным. Барон Дёрнберг поспешил успокоить меня: он сказал, что дан отбой воздушной тревоге и мой поезд отправится в восемь часов вечера. Когда я готовился к отъезду, министр иностранных дел рейха Риббентроп пришел зачитать мне текст коммюнике о моем «визите». В этом документе утверждалось, что ввод немецких войск в Венгрию состоялся по «обоюдному согласию». Я гневно протестовал против этой новой лжи. «Вы могли бы также добавить, – горячился я, – что это я просил Гитлера, чтобы словацкие и румынские войска оккупировали Венгрию; ведь это было его последней угрозой». Риббентроп выкручивался, как только мог, оправдывая эти слова тем, что небольшая ложь иногда необходима. Слова, которыми в коммюнике сказано об оккупации, представляют ее не столь враждебным актом. Я понимал, что все было решено изначально, и поэтому настаивал на удалении из текста такой явной лжи. Наконец Риббентроп согласился. Однако в немецкой прессе коммюнике было опубликовано в первоначальном варианте.