Жизнь для Венгрии. Адмирал Миклош Хорти. Мемуары. 1920—1944

Несмотря на то что полковник Эндрюс заверил нас, что мы являемся только свидетелями, прошло три недели, прежде чем нас перевели в другое крыло. Камеры там выглядели так же, но двери оставались открытыми, и утром и вечером нам разрешали двухчасовую прогулку, особенно приятную в эту прекрасную осень 1945 г. Было менее приятно стоять в огромной очереди за едой, хотя немцы отдали распоряжение, чтобы мне не приходилось ждать. Мы должны были сами мыть свою посуду в огромных баках, к чему мы скоро привыкли. Все же мы не были отмечены клеймом «военные преступники», которые ходили в наручниках в сопровождении охранников. Не было в наших камерах и такого, чтобы свет горел с вечера до утра, как это было принято у них. Нам выдавали мыло, чистое белье, бритвы. Умывальники, душевые и хозяйственные комнаты значительно улучшали наш быт. Мы могли писать письма, и я поддерживал постоянную связь со своей семьей.

Среди свидетелей были генералы и фельдмаршалы, дипломаты, министры и государственные секретари. Были организованы небольшие группы по изучению языка, а любители шахмат провели турнир. Менялись книгами, и разгорались оживленные дискуссии по поводу новостей, о которых мы узнавали из американской газеты для солдат Stars and Stripes – о первой сброшенной атомной бомбе, например, или об окончании войны на Дальнем Востоке.

В это время в Венгрии были проведены выборы, которые, к удивлению коммунистов и могущественного маршала Ворошилова, закончились убедительной победой Независимой партии мелких хозяев, получившей абсолютное большинство голосов. За нее голосовали все патриотически настроенные избиратели. Это был их ответ на коммунистические методы «освобождения», и это было явным выражением духа независимости венгерского народа. Те круги, кто верил в возможность установления демократии в Венгрии, вскоре испытали разочарование. Своим поведением Золтан Тилди, глава Независимой партии мелких хозяев, облегчил приход коммунистов к власти. Когда мы говорили о Венгрии в Нюрнберге – и мне было задано множество вопросов, – я нашел в немецких слушателях, товарищах по заключению, полное понимание того переломного момента, который переживала моя страна.

Во время частых допросов вопросы, касавшиеся Венгрии, не затрагивались никак. От меня они хотели получить информацию только на Гитлера и двух нюрнбергских заключенных, Риббентропа и Кейтеля, которая стала бы еще одним доказательством их вины. Когда в ноябре американский судья вручил мне опросный лист, в котором должны были стоять мои ответы, он задал неожиданный вопрос: не нуждаюсь ли я на самом деле в помощи моего сына, который находился тогда в Риме. Моим ответом было искреннее «да». Судья улыбнулся и сказал: «Хорошо, я пошлю за ним». 1 декабря я уже обнимал своего единственного оставшегося в живых сына, радости моей не было предела. Американский судья оставил нас на полтора часа; с тех пор как мы расстались, прошел год и два месяца – и какие события произошли за это время! – и у нас было что сказать друг другу. Только сейчас я узнал, что он содержался в одиночном заключении в имевшем зловещую известность концентрационном лагере Маутхаузен. Его камера была расположена над печами крематория и рядом с пыточным застенком, так что день и ночь он чувствовал запах горевшей плоти и слышал крики истязаемых. Он ощущал каждый день как последний в своей жизни, ведь ему сказали, что он приговорен к смерти через удушение. Сто пятьдесят узников, среди которых был и он, были переведены из Маутхаузена в концентрационный лагерь Дахау. Затем его перевезли в Вилла Басса, где его 4 мая освободили американские солдаты 5-й армии. У начальника конвоя гаупт-штурмфюрера СС был найден при обыске приказ Гиммлера о казни всех политических заключенных, чтобы они не попали живыми в руки войск антигитлеровской коалиции. Мой сын описал то незабываемое трепетное чувство, с каким освобожденные узники присутствовали на мессе в небольшой горной часовне, которую служил магистр Нойхойслер, а проповедь прочитал пастор Нимёллер. Чувство всеобщего братства, испытанное в тот момент, показалось ему залогом счастливого будущего и долгого мира; однако в реальности все было далеко не так. Представители тех наций, которые воевали на стороне союзников, были отделены от людей всех других национальностей, и, даже когда последних перевели в Неаполь и на остров Капри, им было отказано в полной свободе.

Моего сына разместили на реквизированной вилле, и мы могли встречаться ежедневно. Он присутствовал в то время, когда американский главный судья Джексон пришел сообщить мне, что американская сторона не имеет оснований возбуждать против меня уголовное преследование и что Тито проинформирован об этом. Я догадывался, что меня арестовали для того, чтобы я дал показания в качестве свидетеля. Хотя русские настаивали на моей экстрадиции, США воспрепятствовали этому.