Жизнь для Венгрии. Адмирал Миклош Хорти. Мемуары. 1920—1944

Вилла, у которой остановилась наша машина, имела мало общего со штабом армии. Не мог я также понять, почему мне нужно было ждать четверть часа в машине, прежде чем получить приглашение войти в дом. Меня провели в гостиную, где несколько молодых американских офицеров разместились как дома. Когда меня попросили предъявить личные документы и спросили, нет ли при мне оружия, денег или лекарств, я решил, что шутка зашла слишком далеко, и потребовал от офицера провести меня к генералу Патчу. Тогда мне сказали, что генерал Патч сейчас в Париже, что я теперь считаюсь военнопленным и мне придется провести ночь здесь в доме. Лейтенант, который говорил на венгерском, отвел меня в небольшую комнату на втором этаже, вся мебель которой состояла из простой кровати.

Я отказался терпеть подобное обращение, и после долгих препирательств меня перевели на другую виллу. Меня пригласили пройти в комнату, в которой было две кровати, одна из которых была уже занята. Я снова начал протестовать, и, поскольку больше свободных помещений не было, я заявил, что проведу ночь в машине. Едва я кончил говорить, человек, лежавший на кровати, сел и сказал: «Ваша светлость, может, вы все же захотите остаться. Я – генерал-фельдмаршал Лист».

На следующий день нас обоих перевели на другую виллу, где мы встретили генерал-фельдмаршалов фон Лееба, барона Вейхса и фон Рунштедта. Таким образом, я попал в приятную компанию, и за столом и во время прогулок мы оживленно беседовали. Я услышал новые подробности о методах ведения Гитлером военных действий и о войне в Венгрии. Всех этих рассказов было достаточно, чтобы, в зависимости от вашего темперамента, или взвыть от горя, или впасть в ярость. Что доставляло нам неудобство, так это то, что мы словно попали на какое-то шоу. Первое вторжение произвели две дюжины журналистов из Парижа, которые хотя бы проявили некоторый такт. После четырех дней нас всех перевели в Аугсбург вместе со штабом. Мы попали из огня да в полымя. Вместо того чтобы разместить нас на вилле, нас заключили в трудовой лагерь, который охраняли шумные пуэрториканцы. Мне выделили, однако, две комнаты и кухню, чистые и прибранные. Пища состояла в основном из консервов. Нам разрешили продолжить наши беседы и прогулки по большому лугу.

Нет ничего важнее военной тайны. Если генерал Патч действительно хотел со мной познакомиться, он сделал это очень необычным способом. Однажды утром на обходе какой-то незнакомый мне человек спросил меня о моем самочувствии. В ответ на это я спросил, с кем имею честь говорить. Мой собеседник ответил, что он генерал Патч. Его сопровождал весь его штаб. Высокий, с военной выправкой, генерал произвел на меня благоприятное впечатление, и я высказал пожелание переговорить с ним в частной беседе. Я мог бы обойтись без вездесущих фотографов. У меня не было никакого понятия, что ждет меня в будущем.

Тем временем лагерь постепенно заполнялся. Машины и грузовики привозили все новых заключенных, среди которых оказался Герман Геринг. Его, однако, изолировали от остальных. Настал день, когда привезли Ференца Салаши; впоследствии его передали венгерскому правительству; состоялся суд, и он был осужден. Его казнили 13 марта 1946 г. Американский офицер, говоривший на венгерском, свел меня с полковником Пайташем, командиром королевской гвардии, которому вместе с помогавшими ему пятью унтер-офицерами удалось вывезти железный контейнер с королевскими регалиями Венгрии. Полковник Пайташ рассказал мне, что американцы поместили запертый контейнер в надежное место. Однако короны Святого Иштвана (Стефана) в ней не было. Как это случалось в венгерской истории прежде, ее закопали в австрийской земле. Позднее, по моим сведениям, она оказалась в руках американцев.

Я вспоминаю 8 мая, День Победы в Европе[105], который пришелся на время моего пребывания в Аугсбурге, как счастливый день. Неизвестный унтер-офицер рассказал мне об услышанном по радио сообщении об освобождении американцами в Прагзер-Вильдзее в Южном Тироле моего сына Миклоша вместе с Каллаи, Леоном Блюмом, Шушнигом, сыном маршала Бадольо и несколькими другими бывшими узниками лагерей Дахау и Маутхаузен. Это была первая новость о моем сыне, которую я услышал за семь месяцев. В тот же день мне позволили посетить мою семью, которая все еще содержалась в Хиршберге; расставание с ними после нескольких часов, проведенных вместе, из-за неизвестности моей дальнейшей судьбы было крайне печальным.