Жизнь этого парня

Норма вышла за Кеннета, родила ребенка, и они переехали в дуплекс недалеко от Ботела. Когда мы приезжали навестить ее, она вела себя как счастливая женщина и никогда ни на что не жаловалась. Но была бледная и исхудавшая, вся ее томная сексапильность исчезла. Ее зеленые глаза сверкали на фоне бледного лица. Она начала курить – на их небольшом внутреннем дворике, где Кеннет не мог услышать запах, когда возвращался домой. Во время наших визитов она то и дело извинялась и выходила, чтобы жадно затянуться сигаретой, постукивая ногами и глядя на небо, время от времени поглядывая на нас через выдвижную стеклянную дверь.

Я видел Бобби Кроу в Конкрите через год или около того, как только перешел в старшую школу и стал ездить туда. Он стоял у грузовика с другими мужчинами, большая часть из них были индейцами. Бобби все еще был популярен благодаря волшебству, которое он творил на футбольном поле, и я думал произвести впечатление на двух парней, которые были в тот момент рядом со мной, тем, что я с ним на короткой ноге. Когда мы проходили мимо грузовика я сказал:

– Эй, Бобо, как поживаешь?

Мужчины замолчали и посмотрели на нас. Бобби пристально взглянул на меня.

– Ты это кому, черт подери? – сказал он. Его глаза были полны удивления.

Мы просидели у телика большую часть сочельника. Когда стемнело, Дуайт погасил свет в доме, так чтобы елочные гирлянды ярко мигали в комнате. Мы набросились на еду, а затем вернулись к телику. К тому моменту как «Специальный рождественский выпуск Лоренса Велка» начался, мы уже были с остекленевшими глазами, одуревшие от просмотра. Шампаньский оркестр играл попурри из любимых рождественских песен, причем гимны были смешаны вместе с эстрадными композициями в кипучий микс, а затем кто-то в коротеньких штанишках и треугольной шляпе играл фрагмент из Франца Грубера. Тем временем Лоренс Велк вел повествование: «Это был рождественский сочельник в маленьком городе Оберндорф. Падал снег, когда органист Франц Грубер совершал свой утомительный путь в маленькую церковь, которая вскоре станет знаменитой на весь мир…»

Исполнитель роли Грубера останавливался на пороге церкви, глаза его неожиданно сверкали вдохновенным огнем, затем он бросался внутрь и выводил мелодию «Тихой ночи». Он должен был нажать всего пару клавиш то здесь, то там, но когда заиграл уверенно, оркестр подхватил мелодию и перенес ее в свою собственную аранжировку Шампань, а Джо Фини завывал стихи капеллы до самого конца.

Сцена менялась. Мы оказывались в элегантной комнате, где под мерцающим деревом The Lovely Little Lennon Sisters начинали петь попурри из своих собственных песен. Свет от костра лучился на лицах. Снег медленно падал за окном позади нас, глокеншпиль звенел, аккомпанируя. Пели «Chest nuts Roasting on an Open Fire», когда Дуайт толкнул меня локтем и пригласил спеть вместе с ним. Он выглядел довольным собой.

– Уже почти пришла пора, когда нам пригодятся те каштаны, – сказал он.

Эти каштаны. Почти два года прошло, как я почистил их все и сложил на чердак. За все это время никто словом не обмолвился о них. Они были забыты всеми, кроме меня, а я помалкивал, потому что не хотел напоминать Дуайту о том, чтобы он нашел для меня еще какую-нибудь бессмысленную работенку.

Мы залезли на чердак и пробрались туда, где я сложил коробки. Они лежали в самом углу и пахли плесенью. Снизу я мог слышать слабые поющие голоса. Дуайт шел впереди, прощупывая темноту фонариком. Когда он нашел коробки, то остановился и задержал на них луч. Плесень покрывала картонные стенки и росла сверху как тесто, поднимающееся из формы для хлеба. Ее поверхность, темная и с виду твердая, образовывала выемки и складки как цветная капуста, блестя на свету. Дуайт поиграл лучом по коробкам, затем перевел его на таз, где был оставлен для консервирования бобер, также забытый здесь два года назад. Осталась только плоть. Она тоже была покрыта плесенью, но другого рода, чем та, что захватила коробки с каштанами. Эта плесень была белая и прозрачная, как сеть из нитей паутины, которая расцвела высотой в два фута над тазом. Словно сахарная вата, только более свободно скручена. И пока Дуайт играл светом над ней, я увидел нечто странное. У плесени не было никаких отличительных черт, разумеется, но ее очертания каким-то образом повторяли форму бобра, которого она поглотила: неясный облакоподобный бобер, согнутый в воздухе.

Если Дуайт и заметил это, то ничего не сказал. Я пошел за ним обратно в гостиную. Мать ушла спать, но все остальные еще смотрели телик. Дуайт взял саксофон снова и тихо сыграл вместе с Оркестром Шампань. Елка мигала огоньками. Наши лица темнели и затем озарялись, темнели и озарялись.

* * *