Жизнь этого парня

Он сказал, что позвонит опять, чтобы обсудить все детали.

– Я очень рад за тебя, – сказал он снова.

Я вообще едва мог говорить. После того, как мистер Ховард повесил трубку, я вернулся на урок алгебры, с которой у меня были конкретные проблемы, и тупо смотрел все оставшееся занятие, как двигается рот учителя.

Письмо пришло. Я получил стипендию в размере 2300 долларов в год при ежегодной плате 2800 долларов. Руководитель приемной комиссии поздравил с моим школьным отчетом и оценками за тест и сказал, что директор присоединяется к нему, приглашая меня в их сообщество. К сожалению, так как слишком малое количество моих предметов в Конкрите относятся к академическим, у меня недостаточно зачетных единиц, чтобы поступить в Хилл на пятый курс. Поэтому меня записали на четвертый. Мне не следовало переживать из-за этого, добавлял он. Это обычная практика – оставлять на второй год учеников, приходящих из более простых средних школ. Там будут и другие мальчики на тех же условиях, и дополнительный год поможет мне обжиться в Хилле и упрочить сильную репутацию до поступления в колледж.

Письмо пришло. Я получил стипендию в размере 2300 долларов в год при ежегодной плате 2800 долларов.

Руководитель приемной комиссии передал мне теплые пожелания от себя и директора школы Хилл. Они оба с нетерпением ждали встречи со мной в сентябре.

Я читал это письмо жадно, отбирая слова вроде директор и четвертый курс. Руководитель приемной комиссии приложил к письму информационный листок выпускника прошлого года. В нем было много фотографий зданий в готическом стиле на изумрудных лужайках, больших деревьев в осенней раскраске, игровых площадок и самих мальчиков во время различных занятий, церковной службы или спортивных соревнований. Здесь было еще больше слов, которые доставляли мне удовольствие. Лакросс. Сквош. Гли-клуб. Эти ученики выглядели иначе, чем мальчики, которых я знал. Отличия существовали не только в одежде или прическе. Это было что-то более существенное – кости, осанка, характерное выражение лица. Я зависал над этими фотографиями так же, как зависал над фотографиями лапландцев и курдов в журнале National Geographic. Некоторые лица были сняты крупным планом, и я не чувствовал, что за мальчики скрываются за ними. В других же я ощущал благородный смелый дух. Изучал каждого из них пристально, спрашивая себя, кто он, и станет ли он мне другом.

На обратной стороне брошюрки помещались заметки. Их было несколько страниц, некоторые из них сопровождались фотографиями улыбающихся, уверенных в себе мужчин в деловых костюмах, белых теннисных брюках или в форме для гольфа. На последней странице не было ничего, кроме фотографий детей – все мальчики, сыновья выпускников, и все в маленьких белых свитерочках с большой буквой Х на груди: классы 1978 и 1979 годов выпуска уже начали набирать студентов.

Руководитель приемной комиссии выслал мне форму для заполнения и незамысловатое информационное письмо. Я носил его с собой несколько дней и только потом заполнил. Там, где требовалось написать мое имя, таким, каким я хотел бы видеть его в школьном каталоге, я написал «Тобиас Джонатан фон Ансель-Вулф III».

Моя мать забирала меня после школы однажды днем и взяла в Конкрит выпить кока-колы. Она не могла оправиться от новости, что я получил стипендию в Хилле. Она беспрестанно смотрела на меня с любопытством и смеялась.

– Ну, хорошо, – говорила она. – Что ты сказал им?

– Что ты имеешь в виду? Я ничего им не говорил, я просто подал заявку.

– Ну хватит уже.

– Мои баллы за тест были довольно высокими.

– Ты, должно быть, им что-то наговорил.

– Спасибо, мам. Спасибо тебе за то, что веришь в меня.

– Ты опять будешь устраивать проблемы?

– Нет. У меня не будет проблем.

– Обещаешь?

– У меня не будет проблем, обещаю. Чего ты хочешь, блин?

Мы перешли на другие темы. Она была счастлива за меня, что бы там ни было.

У нее тоже были хорошие новости. Она нашла место в Сиэтле, секретаршей в «Аэтна Лайф Иншуранс», и должна была начать работать там на следующей неделе. Одна знакомая предложила приютить ее, пока не найдет жилье, так чтобы она не чувствовала давления и не арендовала то, что ей не нравится. Мама могла позволить себе расслабиться и сделать все в свое время, без спешки, особенно из-за того, что я скорее был готов уехать в Калифорнию в июне, чем жить вместе с ней. Отец был на связи все это время, сказал она. Он все организовал. Я сяду на автобус до Ла Йоллы, как только закончатся занятия в школе, и Джеффри присоединится ко мне там после окончания Принстона.

– А как же ты? – спросил я.

– А что я?

– Ты собираешься поехать с нами? Позже, если все сложится удачно?

– Я была бы полной идиоткой, если бы согласилась на это, – сказала она мрачно, как будто знала, что не удержится от этой поездки.