Жизнь Габриэля Гарсиа Маркеса

АРИСТИДЕС РОЙО. Их первая встреча — предполагалось, что она продлится всего несколько часов, — обернулась приятнейшим диалогом на побережье в Фаральоне, в излюбленном месте отдохновения генерала, и дала старт крепкой дружбе. Это было в начале 1970-х годов. Генерал отправил за ним самолет в аэропорт Картахены. Писатель же питал интерес к знакомству с Омаром, поскольку Фидель и Лопес Микельсен рассказывали ему, какую упорную борьбу ведет панамский лидер за возвращение контроля над каналом и полного суверенитета над нашей территорией. Ожидалось, что эта встреча — на несколько часов, однако их первая беседа растянулась на несколько дней, и они подружились на всю жизнь.

Пятого сентября 1977 года Габриэль Гарсиа Маркес находился на борту самолета компании «Эйр Панама» в составе официальной панамской делегации, направлявшейся на подписание договора Торрихос — Картер. Ни у него, ни у летевшего с делегацией Грэма Грина не было виз в США, однако никаких трудностей с въездом в страну не возникло, поскольку делегацию возглавлял глава государства Омар Торрихос, и американские власти на сей раз закрыли глаза на требования иммиграционного законодательства.

На следующий день, когда официальная повестка визита по случаю подписания договоров была исчерпана, и за день до голосования Торрихос встретился с Джимми Картером и попросил объяснить, по каким причинам двоим известным писателям, британскому и колумбийскому, Грэму Грину и Габриэлю Гарсиа Маркесу, отказано во въезде в страну. Картер переадресовал вопрос советнику по национальной безопасности профессору Збигневу Бжезинскому, и тот примерно на четверть часа вышел из комнаты, а главы государств продолжили непринужденную беседу.

Вернувшись на встречу, Бжезинский объяснил, что Габриэль Гарсиа Маркес часто посещает Кубу и обычно по многу часов беседует с Фиделем, анализируя политические дела на Американском континенте. Позже, когда они убедились в том, что колумбийский писатель не шпион и не заговорщик, ему дали визу, и он воспользовался ею, чтобы прибыть на получение награды от ПЕН-клуба. Что же касается Грэма Грина, то ему отказано в визе из-за ежегодных поездок в Москву, во время которых британец проводит немало времени в обществе своего друга Кима Филби, британского шпиона на службе у Советского Союза. Вскоре Грину тоже дали визу в США. Должно быть, выяснилось, что под покровом коммунистического режима Грин и Филби встречаются просто для того, чтобы выпить прекрасной водки.

УИЛЬЯМ СТАЙРОН. Наши связи с президентами — мои и Габо — распространялись исключительно на Франсуа Миттерана, с которым мы подружились на почве его огромной любви к литературе. Мы с Габо стали друзьями Миттерана и действительно присутствовали на его инаугурации. На самом деле нас позвали на самый первый официальный ланч, данный Елисейским дворцом в период правления Миттерана, прямо в день инаугурации. Миттеран пригласил нас по отдельности и одновременно вместе, потому что он читал наши книги. Миттеран — еще один президент, который восхищался Габо и о котором Габо писал. Нас обоих удостоили ордена Почетного легиона. Правда, церемонии награждения проходили в разное время, но получили награды мы примерно в один период, где-то в середине 1980-х.

ЭКТОР РОХАС ЭРАСО. А я вам вот что скажу. Он имел обыкновение сбегать всякий раз, когда ему собирались прицепить награду или что-нибудь такое либо хотели медалью здесь в Колумбии наградить. Отговаривался, что на самолет, мол, опаздывает. Но приходит момент — а все из-за того, насколько серьезно в мире это воспринимается, — и он делается существом высшего порядка, небожителем, и, конечно, поддается соблазнам славы.

УИЛЬЯМ СТАЙРОН. У нас интереснейший разговор вышел о главах государств. Мы оба согласились с тем, что испытываем почти неудержимую, пагубную тягу к президентам. И признались друг другу, что частенько размышляем о них. Но мы оба так считаем: «А что в том плохого?» Видите ли… У меня бывали длительные периоды своего рода влюбленности, что ли (интеллектуальной, конечно), в президентов. Я размышлял о Трумэне. Размышлял, грезил, если хотите, о Джоне Кеннеди. Я говорю о хороших президентах. Пожалуй, я причислил бы к таковым и Эйзенхауэра: он, на мой взгляд, как президент-республиканец причинил меньше всего зла. Позже я признал, что меня неудержимо притягивают могущественные политические лидеры, и, как вы знаете, одним из объектов притяжения для меня был Билл Клинтон. И мы сказали друг другу, что есть какая-то метафизика в нашем очаровании могущественными властителями, потому что в его случае эти люди, которые не ведают пощады, прокладывая себе путь на вершину по головам, в громадной степени определяют судьбы других. В этом заключается центральный аспект жизни народа. Человек — ну, скажем, такой, как Кастро, да как многие латиноамериканские лидеры, как президенты Мексики, стран Центральной Америки, — вершит судьбы целой страны. Почему, собственно, он и относится к категории людей, вызывающих законное восхищение писателей.