Жизнь Гюго

Эта «умеренная, даже реакционная» газета была обязана своим успехом и невидимому денежному ручейку, который делал ее последним словом в издательских технологиях{812}. На бульварах устроили демонстрационный зал: новости дня выкладывались на подсвеченную витрину и менялись с помощью особой ручки. Каждый день в восемь вечера специально нанятые люди в приличной одежде спускались в типографию, разбирали экземпляры газеты и расходились, читая ее с видом крайней заинтересованности.

Луи-Наполеон подарил Гюго свою книгу об артиллерии{813} с дарственной надписью (одна из шуточек Истории), и несколько часов спустя «Событие» поддержала его кандидатуру. Накануне голосования газета выпустила приложение на одной полосе, которое состояло из трех слов, напечатанных сто раз: «Луи-Наполеон Бонапарт»{814}.

Не успел новый президент пробыть в должности несколько недель, как Гюго понял, что стоит над пропастью.

Настроение парламента ярко проявилось в феврале 1849 года. Социалист Пьер Леру предложил лишать избирательного права всех осужденных за супружескую измену. Видимо, социалисты считали, что такое предложение – язвительный протест против нападок консерваторов на всеобщее избирательное право{815}. Так называемую поправку Леру приняли… После того как в мае 1849 года была избрана новая Национальная ассамблея, почти все центристы испарились. На выборах победила не только партия Порядка, но и, как ни странно, радикально настроенные левые. Еще парадоксальнее, что Гюго прошел в парламент, набрав 117 069 голосов, – он был на десятом месте в департаменте Сена, выдвинувшем 28 кандидатов. Гюго набрал почти в десять раз больше голосов, чем Ламартин на общенациональных президентских выборах.

Возможно, Гюго не сразу понял, что олицетворяют эти голоса. С рациональной точки зрения его положение было слишком непрочным, чтобы опираться на крайне разобщенный электорат. Отвергая бомбу замедленного действия, воплощенную в социализме, он призывал к умеренным социалистическим мерам{816}. С нравственной точки зрения все было довольно ясно. Гюго выступал против смертного приговора, отстаивал всеобщее избирательное право, осуждал урезание расходов на искусство («Почему бы вместо того не уволить парочку цензоров?»), призывал других депутатов к «смелости суждений, которая свойственна им в кулуарах и на заседаниях комитетов» и защищал утопическое представление о том, что бедность можно уничтожить навсегда{817}. Бывший пэр Франции совершил самый тяжкий грех для парламентария – он заставил своих одноклубников чувствовать себя неловко, хотя, конечно, политические дебаты не настолько прямолинейны, как пытается убедить себя и нас Гюго. Гюго повернулся влево, потому что он вдруг увидел там лекарство для своего нравственного расстройства. Зловещее продолжение репрессий дало ему прочную платформу для собственных непрактичных взглядов, и впервые с июньских событий он заговорил решительно: «Вот факты: <…> В Париже… живут целые семьи, у которых нет другой одежды или постельного белья, кроме вонючих груд разлагающихся лохмотьев, подобранных в грязи на улицах; своего рода городская компостная куча, в которой хоронят себя человеческие создания, чтобы спастись от зимней стужи»{818}.

Стремление приспособить свою совесть к событиям позволила Гюго обратиться к тому классу, который обычно стоит у начала великих событий. Он обратился к мирному пролетариату – правда, они считали Луи-Наполеона социалистом и героем и лелеяли образ Виктора Гюго – защитника бедных{819}.

Ему оставалось лишь одно: закрепить впечатление.

Немногим из тех, кто прошел своего рода нравственное испытание, подобное тому, что пережил Гюго на баррикадах в июне 1848 года, дается вторая попытка. К счастью, если можно так выразиться, Франция тоже не сумела разрешить свои проблемы. В обществе снова назрели противоречия, и страна снова встала перед выбором.

Точка невозврата наступила в июне 1849 года. Левые устроили демонстрации против французского военного вмешательства в Италии; демонстрации восприняли как мятеж. Полиция разгромила несколько социалистических типографий, но виновных так и не наказали. Подозрения Гюго подтвердились в июле, когда прессе запретили печатать что-либо оскорбительное о президенте или просить у читателей денег, если на них наложен штраф. Поползли слухи о государственном перевороте, который готовит президент. Чем выше поднималось солнце над Второй республикой, тем больше «краснел» Гюго.

Происходившее с ним было тем неожиданнее, что он еще совсем недавно голосовал заодно с реакционерами. Малоизвестно, но факт: в июне 1849 года Гюго, будущий поборник антиклерикализма, поддерживал закон об образовании, предложенный клерикальной партией (Луи Фаллу). Его поступок остался незамеченным потому, что во всех печатных версиях речи Гюго последнюю фразу изменили: не «поддерживаю», а «я оставляю за собой право пересмотреть его»{820}.