Жизнь Гюго

Теперь речи Гюго почти всегда встречались аплодисментами слева. Его парламентская судьба в точности отражает эволюцию его публики: общественный и экономический статус сторонников Виктора Гюго по-прежнему стремился круто вниз.

Дома социализм ворвался в жизнь Гюго в самых ярких своих проявлениях. Один человек, называвший себя «Мапа» (слово, образованное от «мамы» и «папы»), потребовал от папы отречения и известил Гюго о том, что освобождается место «Святого духа для христиан (Франция)»{828}. Жан Журне, безумный апостол апокалипсического коммунизма, предложил Гюго пятнадцатидневный ускоренный курс по спасению человеческой расы. Он стал частым гостем в его доме – громогласный, веселый и внушительный, почти карикатура на самого Гюго.

«Сегодня вечером Жан Журне сказал мне: <…> „Я слаб. Я согласился кормить и содержать жену и детей. Я не исполнил свой долг. Я должен был сказать вот что: „Я апостол! Убирайтесь! Отныне вы для меня чужие!“ <…> Но никто не совершенен!“»{829}

В салоне на улице Тур-д’Овернь несколько раз ставили занимательные опыты по сверхъестественным явлениям{830}. В те времена интерес к сверхъестественному служил признаком сочувствия социализму: единство творения, продемонстрированное сверхъестественными явлениями, доказывало, что социальное неравенство искусственно и не имеет божественного происхождения. Участники опытов читали письма в запечатанных конвертах, протыкали иглами руки без боли. Арсен Уссе цитировал Книгу Иова из закрытой Библии, которая, по слухам, служила Гюго вместо скамеечки для ног. Адель Гюго спрашивала у «сомнамбулиста», что происходит у ее родственников в Нормандии. Даже призраки из стихов Гюго начали «сгущаться», хотя до оргии общения с потусторонним миром, которая началась в ссылке, было еще далеко.

Гюго также оказался связан с расширяющейся сетью международного социализма. Начиная с февраля 1848 года народные восстания охватили Австрию, Италию, Германию, Чехословакию и Венгрию. Однажды в гости к Гюго пришли венгры. Они назвали его по-латыни «великим сыном Галлии» и сравнили со своим национальным героем Л. Кошутом{831}. Редактор «Либерти белл» из Бостона просил его написать письмо американскому правительству с требованием отмены рабства («Негритянская цепь прикована к пьедесталу статуи Вашингтона, – писал Гюго. – Поразительно. Нет, невозможно»){832}. Позже Гюго вспоминал, как выставил себя «в нелепом виде» на Международной мирной конференции, проходившей в Париже в августе 1849 года, хотя Ричард Кобден поздравил его с превосходным председательством. С его губ слетали слова немыслимые еще несколько месяцев назад – особенно фраза «наши английские друзья»{833}. В своей заключительной речи на мирной конференции он так воспламенил 800 присутствовавших, что те начали размахивать шляпами. Речь стала практически пародией на его политическую философию. Ее можно сравнить с гимном железным дорогам, пароходам, электричеству и любви. Получилась этакая псевдорелигия материального и морального прогресса, которую Бодлер назвал «спасением человеческой расы при помощи воздушного шара»{834}.

Такие второстепенные тексты слишком часто приводятся в доказательство определенных взглядов Гюго. На самом деле их лучше переместить в раздел «Этикет». Парадоксального Гюго несло к берегам социализма буржуазное чувство порядочности; кроме того, он считал дурным тоном не соглашаться с хозяевами. Его знаменитые слова у гроба Бальзака в августе 1850 года – «Без своего ведома он [Бальзак. – Г. Р.] принадлежит к могущественной расе писателей-революционеров» – стали вежливым откликом на то, что говорили почти все литературные ученики Бальзака{835}. Один свидетель усмотрел в надгробной речи Гюго своего рода игру; он описывал, как бледного, плотного, длинноволосого Гюго подвели к могиле, осторожно поддерживая под руку, «как сопрано подводят к фортепиано»{836}. В своих записях о похоронах Бальзака Гюго гораздо остроумнее и оценивает творчество Бальзака гораздо поэтичнее. Взбираясь на холм к кладбищу Пер-Лашез, лошадь споткнулась, и Гюго оказался зажат между надгробной плитой и убегающим катафалком: «Если бы не какой-то человек, который запрыгнул на плиту и схватил меня за плечи, забавное вышло бы зрелище: Виктор Гюго, убитый Оноре де Бальзаком».