Жизнь графа Дмитрия Милютина

Меншиков ушел из города с армией, оставив адмирала Корнилова на северной стороне города, а адмирала Нахимова – на южной, казалось бы, два адмирала пользовались одинаковыми правами, но Нахимов тут же заявил, что он признает старшинство Корнилова и у защитников города будет один начальник – Корнилов. А Тотлебен со своими солдатами и рабочими укреплял оборонительные редуты, воздвигая их со стремительной скоростью.

Англичане и французы открыли ужасающую канонаду, подвергалось разрушению все – дома, служебные постройки, гибли люди, военные и мирные. Корнилов вел себя как отважный солдат, отчетливо понимая свой долг. Все знали, что Корнилов – любимец Лазарева, создавшего Черноморский флот, все знали о его отваге и мужестве. Тотлебен повсюду сопровождал его. Кто-то сказал, что на третьем номере в третий раз меняют артиллерийскую прислугу.

– Ребята, – призвал Корнилов, – товарищи ваши заставили замолчать французскую батарею, постарайтесь сделать то же с английской.

Офицер Дебу увидел, как Тотлебен выскочил на бруствер, повсюду сыпались снаряды, риск был огромный.

– Не торопитесь, – остерег Тотлебен, – стреляйте реже, у вас неточный прицел, бейте так, чтобы каждый выстрел попадал в цель.

Корнилов на лошади поехал вдоль траншей, рядом с ним ординарцы. На Малахов курган он прибыл как раз тогда, когда англичане открыли просто истребительный огонь. Поговорив с Истоминым и флотским экипажем, Корнилов решил проехать к Ушаковой балке, посмотреть Бутырский и Бородинский полки. Стоило ему подойти к лошади, как два ядра упали прямо на него.

– Отстаивайте же Севастополь! – крикнул он.

В госпитале он умер. Нахимов горько оплакивал его смерть. Сопротивление города продолжалось.

«В самом деле, уже до полудня союзные главнокомандующие могли удостовериться, что они очень серьезно просчитались и что Севастополь этой бомбардировкой одолеть ни в коем случае не удастся. Неожиданность за неожиданностью поражали осаждающих. Откуда-то выросшие за три-четыре недели укрепления, дальнобойные орудия, меткая стрельба, доходящая до дерзости смелость гарнизона – все это обнаружилось явственно к вечеру, но и утром особенно радостных впечатлений ни у Канробера, ни у лорда Раглана не было», – писал академик Тарле. И перечислял потери союзников и русских. «Нужно согласиться, – писал Блерзи, – что Тотлебен, по врожденному ли таланту или вследствие знания местности, показал себя более искусным инженером, чем его противники, и что он расположил свои батареи так, что они причиняли союзникам больше ущерба, чем батареи союзников – защитникам города».

Канонада продолжалась, но русские успевали быстро восстанавливать разрушенное. Бывало, что на бастионы падало около двух тысяч бомб, несколько сот орудий палили по городу, а сдержанный на эмоции Тотлебен вновь принимался восстанавливать постройки и укрепления бастионов, превращая их как бы в новые.

Лет через сорок после этих событий маршалу Канроберу задавали вопрос:

– С какими противниками вы имели дело в Крымской войне?

– Чтобы понять, – маршал при этом поднимался, сверкая при этом огненными глазами, – что такое были наши противники, вспомните о шестнадцати тысячах моряков, которые, плача, уничтожали свои суда с целью загородить проход и которые заперлись в казематах бастионов со своими пушками, под командой Корнилова, Нахимова, Истомина! К концу осады от них осталось восемьсот человек, а остальные и все три адмирала погибли у своих пушек… Генерал Тотлебен для выполнения своей технической задачи нашел в населении Севастополя, сплошь состоявшем из рабочих и служащих в морском ведомстве и в арсеналах, абсолютную преданность делу. Женщины и дети, как и мужчины, принялись рыть землю днем и ночью, под огнем неприятеля, никогда не уклоняясь. А наряду с этими рабочими и моряками солдат – особенно пехотинец – снова оказался таким, каким мы его узнали в битвах при Эйлау и под Москвой…

Маршал сел, считая, что долг его французского командующего совершенно выполнен при воспоминаниях о давних сражениях.

Все ярче разгоралось имя адмирала Нахимова, вроде бы в подчинении он был у генерала Остен-Сакена, но все понимали, что он – руководитель осажденного Севастополя, ему подчинялся и Тотлебен со своей армией рабочих и служащих, постоянно работавших по укреплению бастионов и возведению новых.

«Служебные мои занятия в самом начале года, – вспоминал Милютин, – были прерваны на несколько дней поездкой в Москву по случаю празднования 12 января столетнего юбилея Московского университета. Как питомец его, я получил от попечителя учебного округа генерал-адъютанта Владимира Ивановича Назимова приглашение на предстоящее торжество». Милютин взял отпуск на неделю, тем более Военная академия поручила ему поздравить университет от имени академии.

Слухи о бездарном управлении осажденного Севастополя и полном безразличии к его судьбе, письма царских сыновей, побывавших в Севастополе, заставили Николая Первого пересмотреть назначение князя Меншикова и поставить на его место князя Горчакова, командовавшего Дунайской армией.