Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону

В очень важном письме императора Александра князю А.Н. Голицыну в январе 1821 года еще яснее и четче определились изменения в характере императора:

«Милый друг, уж очень давно я собирался вам написать длинное и подробное письмо в ответ на ваши от 31 декабря, 14 и 19 января. Улучив сегодня свободную минуту, я берусь за перо, обращаясь к Спасителю, чтобы Он наставил меня изложить вам все так, как мне диктует любовь равно к вам и к истине.

Но эта правда, когда я ее чувствую в своей душе, не позволяет мне делать сравнений, потому что сама истина есть частица Божества. Из писем ваших и кошелевских поручений я усматриваю критику той политической системы, коей нынче я придерживаюсь. Не могу я допустить, что это порицание могло у вас появиться после того, как в шесть месяцев принцип разрушения привел к революции в трех странах и грозит распространиться во всей Европе. Ведь нельзя, право, спокойно сего допускать. Едва ли ваше суждение может разойтись с моей точкой зрения, потому что эти принципы разрушения, как враги веры, и что главная цель, ими преследуемая, идет к достижению сего, на что у меня имеются тысячи и тысячи неопровержимых доказательств, которые я могу вам представить. Словом, это результат, на практике примененный, доктрин, проповеданных Вольтером, Мирабо, Кондорсе и всеми так называемыми энциклопедистами.

А потому ваше порицание может быть объяснено разве только страхом и тревогой, что борьба, нами предпринятая, не будет иметь успеха. Но когда внутренний голос нам подсказывает, что это творение врага, то опасение за разрешение игры со злом неуместно. Но есть ли это долг христианина – бороться против врага и его дьявольского творения всеми теми средствами, которые даны нам Божьим Промыслом?

Беспокойство неудачи не должно волновать нас. Тут-то и появится вера в Божественную помощь. Не писал ли мне неоднократно Кошелев в течение 1812, 1813 и 1814 годов, что надо мне бороться до конца?! Теперь мы находимся приблизительно в таком же положении, а я вам говорю, что еще в более опасном, потому что тогда борьба велась против разрушительного деспотизма Наполеона, а настоящие доктрины куда более могуче действуют на толпу, чем то военное иго, которым он держал ее в руках…» Далее император перечисляет захватнические устремления Австрии, ее желание получить земли в Италии, отмечает высокую религиозность короля Прусского и императора Австрийского. Александр I так заканчивает свое затянувшееся письмо князю Голицыну:

«Вы говорите, что Кошелев видит отсутствие гармонии в сообществе! Откуда он это взял? Никто более меня не желает такой гармонии и не молился так усердно, чтобы добиться оной. Я уверяю вас, что я всегда делал все для сохранения этой гармонии, кроме того, что внутреннее чувство мне запрещало. Повторяю, не от меня зависит побороть влечение сердца, а когда оно заговорит, то нет человеческой силы, чтобы меня переубедить против моего внутреннего влечения.

Но, чтобы вернуться к Родиону Александровичу, в чем же видит Кошелев нарушение этой гармонии? Может быть, он это высказал по поводу г-жи Буш? Ведь это единственный пункт нашего с ним разлада. Ну и что же, верный принцип истины, когда я пишу, я убежден, что в проповедях г-жи Буш много человеческого, вы это знаете из наших разговоров, моя душа глубоко это осознает. Разве я хочу изменить такого рода взгляд? Очевидно, нет…» (Там же. С. 217–225).

Великий князь Николай Михайлович подчеркивал, что в словах императора отмечается какой-то «психоз», в котором передан «какой-то общий сумбур разума и мыслей».

«Поражает еще нервное отношение, – писал Николай Михайлович, – к критике его действий в области внешней политики, которую позволили себе его духовные собратья, Голицын и Кошелев, всегда смело и откровенно говорившие ему обо всем том, что соприкасалось с религиозными темами. Надо сознаться, что защита своего образа действий не вполне удалась Александру Павловичу и заметны явные признаки передержки в его оправдательных аргументах» (Там же. С. 225–226).