Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону

– Мама много рассказывала о наших предках, давала нам книги и выписки о прошлом нашего рода начиная с Х века. Как вы знаете, граф, Людовик ХIV и его время настолько подчинило своему влиянию все, их окружающее, что чуть ли не все европейские государства стали говорить на французском языке, читать французскую литературу и смотреть в театрах французские пьесы. Понятно, что и жизнь герцогов Вюртембергских изменилась по французскому образцу. На роскошь и празднества тратились все доходы. Таким был мой родственник Эбергард-Людвиг, нравственные принципы мало волновали его, он предавался роскошной и развратной жизни, при живой жене, не считая метресс, заключил брак со своей любовницей госпожой фон Гревениц, не только женился, но и передал ей бразды правления всем герцогством, а министрами она назначила всякий сброд. На роскошь средств не хватало, как настоящая хищница она продавала министерские должности отвратительным личностям. У Эбергарда-Людовика не было наследников, наследовал ему двоюродный брат Карл-Александр, сын бывшего опекуна Фридриха-Карла, мой родной дед, но жизнь моих предков осталась такой же, роскошной и развратной. В молодости дед был военным, служил под командой австрийского принца Евгения Савойского, принял католичество, хотя подданные – протестанты, и, как мама рассказывала, продолжались все та же роскошь и празднество. Деньги закончились. И мой дед передал управление Вюртембергом еврею Иосифу Леви-Зюссу-Опенгеймеру, который поставлял деду деньги… Род Опенгеймеров утвердился в Австрии и был очень влиятельным в экономическом отношении…

– Ваше императорское высочество, увы, нас ненадолго оставили наедине, видите, торопится к нам озабоченный великий князь, а с ним и ваши царедворцы, я пойду им навстречу, предупрежу, что вы хорошо себя чувствуете…

– Вы не можете представить, граф, как волнуюсь, смогу ли выдержать после такого приволья в Царском Селе тюремную жизнь в городе! Здесь четыре месяца мы дышали свободой, мы делали то, что нам хочется, а в Петербурге придет декабрь, время, когда меня ждет тяжкое испытание, вы меня спросите, боюсь ли я умереть… Нет, так как я хорошо сложена, я здорова как нельзя более, я крепка. Нет, не предстоящие роды пугают меня, а панический страх возникает у меня, как подумаю, что долгие месяцы предстоит мне заключение в городе, в Зимнем дворце.

– А вы, ваше императорское высочество, говорили с кем-нибудь об этом?

– Нет, но, пожалуй, напишу о своих переживаниях Никите Ивановичу Панину, он поймет меня…

В ту же ночь, 9 сентября 1777 года, как только великая княгиня и великий князь прибыли в Петербург, началось небывалое наводнение, которое, опасались, может затопить весь город и принести несчастье многим людям. Так оно и случилось.

«В тот день в 10 часов утра вода поднялась на 10 футов и 7 дюймов, залила город, только Литейная и Выборгская части не были под водою, – писал М.И. Пыляев в книге «Старый Петербург», – в седьмом часу пополудни вода начала сбывать и в полдень вступила в берега. За два дня до этого бедствия в Петербурге стояла бурная погода; сильный юго-западный ветер был настолько велик, что отогнал воду к восточным берегам Ладожского озера, и все стоявшие у Шлиссельбурга суда обмелели. Буря особенно много принесла вреда садам и рощам Петербурга. В «Академических ведомостях» этого года есть объявление о продаже с дачи г. Яковлева на Петергофской дороге двух тысяч мачтовых дерев, вырванных с корнем этою бурей. В Летнем саду буря причинила много вреда… вокруг Петербурга на одиннадцать верст находили в полях трупы животных и людей».

Екатерина рано утром приказала выбить стекло в окне Зимнего дворца, откуда и смотрела на бушующие волны. Затем государыня приказала служить молебен священнику и сама на коленях молилась.