Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней

— Жанна, ты что-то от меня скрываешь. Ты боишься огорчить меня. Может быть, твои родные узнали обо мне? Может быть, тебя обижают? Скажи мне! Скажи правду!

Андрей требовал правды. Но его глаза, измученные, суматошные, потерянные глаза, требовали лжи. Он был как ребенок, который просит мать: «Дай мне топор, я тебе помогу». И мать отвечает: «Да, конечно, ты мне поможешь», а сама дает не топор, но игрушку. Андрей умел быть твердым, сильным, выносливым. Но мучений Жанны он бы не стерпел. И, чувствуя это, Жанна лгала. Она совсем счастлива. У нее самая легкая работа. А дядя? Что же, у дяди свои идеи. Но в общем он ласков с нею, он ее даже балует. Пусть Андрей успокоится, ей, право же, живется хорошо. Пусть он думает только о себе. За ним следят? Это опасно? Тогда ему нужно скорее ехать. Пусть едет завтра, пусть едет сегодня же ночью.

Говорят, что лгать нехорошо. Кажется, есть заповедь, которая запрещает лгать. Но где же найти такую правду, чтобы она была прекрасней вот этих слов маленькой конторщицы с улицы Тибумери о ласковом дяде? Андрей не знал, что она лжет. Он больше не вслушивался в ее тихие, заботливые речи. Он видел, как крохотная девочка, стоявшая над перилами, которую звали Жанной Ней, растет. Вот она уже выше его, выше домов, выше всего. И он несвязно лепетал:

— Знаешь, Жанна… если так… если так — то это страшно!..

Жанна ничего не ответила, она только ласково погладила его руку. Она давно узнала, что это страшно, давно, еще в пустой вилле «Ибрагия».

Стоять дольше было неудобно. Они могли обратить на себя внимание. Они пошли по темной набережной. Потом Андрей повернул налево. Они перешли на другой берег. Андрей думал, что Жанна идет домой, и хотел проводить ее. Жанна решила, что Андрей живет теперь тоже где-то возле нее. Они об этом не говорили. Они говорили совсем о другом: о детстве, о Луаретте, о Царицыне, где Андрей когда-то встретился с Жанной. Несмотря на все утайки, на всю тревогу, на слежку, на контору, несмотря на жизнь, они были счастливы. Им все казалось внове: каждое слово, каждая робкая ласка. Они верили, что сочиняют вместе какую-то чудесную книгу, и, если бы кто-нибудь, остановив их, сказал, что эта книга давно уже издана, вот слово в слово, эта самая книга, что она издана на всех языках, имеется в каждой семье, что ее можно найти даже под ночным колпаком старого консьержа, если б он это сказал, они бы не поверили ему, они бы просто пожали плечами: этот человек ничего не понимает. Быстро они вписывали в эту книгу все новые и новые главы. К мифологическим местам их любви, к Карантину, к Орлуту, к Люксембургскому саду, что ни шаг, прибавлялись новые. На бульваре Сен-Мишель они столкнулись с каким-то подвыпившим студентом в бархатном берете. Студент, добродушно ухмыльнувшись, закричал, показывая пальцем на Жанну и Андрея:

— Вот эти влюблены!..

Они не обиделись. Они улыбнулись. Пьяненький студент вошел в книгу, он остался вопросом: «А помнишь того студента на Сен-Мишеле?» Он стал мифологией. На бульваре Монпарнас такой же участи удостоился большой щенок, который, корча из себя сторожевого пса, смешно, по-детски затявкал на Андрея.

Они шли под руку. Шаги их совпадали. Дыханье, кажется, тоже. Часто они замолкали только для того, чтобы полнее ощутить эту физическую близость. Им казалось, что они срослись, что у них теперь одно сердце и кровь свободно переходит из руки в руку.

— Пойдем немного тише. Я устал, — попросил Андрей. И Жанна тотчас же почувствовала, что устала она. Раздельных чувств у них не было. Они не думали о том, что будет завтра. Разлука обоим еще казалась нереальной, как смерть здоровому человеку. Андрей упомянул о Москве, и Жанне показалось, что они едут туда. Она закрыла глаза и шла так, отдаваясь руке Андрея и размеренному укачиванию шагов. Очнулась она от пьяного визга. Это какой-то сутенер обыскивал свою даму, стараясь обнаружить под чулком утаенные деньги. Они были уже на улице Тибумери. Жанна остановилась.

Нет, этого она не может!

— Я провожу тебя, — сказала она.

Андрей смутился. Проводить? Но куда? Тогда он признался Жанне, что ему негде ночевать. Придется снова разыскивать какой-нибудь отель поплоше, где не вглядываются в лицо и не спрашивают бумаг.

— Хорошо, но я провожу тебя.

Они снова пошли по тем же улицам. Но минута на улице Тибумери заслонила все. Разлука стала близкой и явной. Они теперь ощущали ее сильнее, нежели еще длившееся свидание. Они замедляли шаг. Они пытались говорить о делах: о деньгах, об отъезде Андрея, куда писать, когда он вернется, но из этого ничего не выходило. Они нарочно не кончали фраз. Они хотели перехитрить самих себя. Ведь пока все это не будет решено, они не расстанутся. Значит, не нужно об этом говорить. Они могли бы проходить так всю ночь. Но Андрей, вглядевшись машинально в какого-то зябнущего на углу субъекта, сказал:

— Глупо… Я могу нарваться…

Жанна вздрогнула. Как она раньше об этом не подумала? Ей уже казалось естественным, что она должна думать и за Андрея. Она взволнованно сказала:

— Да, да! Ходить нельзя. Но где же он, твой отель?