Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней

Андрей, напрягая все свои силы, старался внимательно слушать его. Он хитер, этот следователь, дьявольски хитер! Он хочет погубить Андрея, и он его погубит. Он даже не человек. Он машина. Его завели. Он сильнее Андрея. Андрей ничего не может поделать. Андрей очень устал. Андрей почти мертв.

И Андрей безразлично ответил:

— Хорошо. Выпустите это. И насчет Жюля Лебо тоже. Только напишите, что я невиновен. Напишите это отчетливо. Пусть все знают, что здесь убивают невинных людей.

Тогда господин Эли Рено кинул изгрызенный мокрый окурок в малахитовую пепельницу. Большая мексиканская сигара догорела. Андрей еще жил. Он двигал пальцами. Он подписывал протокол. Но следователю он казался уже трупом. Господин Эли Рено нажал кнопку и сказал:

— Уведите.

Он выговорил это не сразу. Ему казалось более естественным другое слово: «уберите». Ведь Андрей, как и этот окурок, для господина Эли Рено больше не существовал.

Глава 34 У НЕГО МАНИЯ, КАК У ХОЗЕ

Все знают, что люди потеют от жары или от страсти. Менее распространено следующее, однако вполне достоверное наблюдение: вид денег, этих прохладных желтых кружочков или даже тончайших разноцветных бумажонок заставляет большую часть представителей человеческой породы выделять густую, обильную испарину. Разумеется, это не относится ни к служащим банков, ни тем паче к рабочим экспедиции государственных бумаг. Но, заметив у витрины меняльной лавки почтенного господина в котелке, разглядывающего индейцев на длинных зеленых листках или любующегося якобы архитектурой английского парламента на других листках, белых и тонких, вы можете быть уверены, что, несмотря на весьма умеренную температуру пасмурного утра, шелковая подкладка этого котелка отличается крайней влажностью.

Приняв все это во внимание, легко себе представить запах, стоявший в большом зале казино, где на зеленых столах летали неутомимыми стаями желтые кружочки и похрустывали от быстрого кругообращения стопочки ассигнаций. Никакие электрические вентиляторы не могли его рассеять. За окнами было море. За окнами пахло горькой зеленью олив, теплым бризом, мандаринами. Но все это были слишком нежные, слишком субтильные запахи, чтобы преодолеть испарения сотен фуфаек, подмышников, жилетов.

Особенно одуряюще потели женщины. Пот, прорывая густой слой пудры и обращая ее в плывучее тесто, делал их лица голыми. А эти женщины могли оголять все, что угодно, кроме лиц, потому что их лица, без обычной ретуши пуховок, карандашей и кисточек, оказывались даже не лицами, а слюнявыми мордами гиен, ярко сверкавшими среди табачного дыма. Да, это были настоящие гиены. Нагло и в то же время трусливо, с повадками этих пожирательниц падали, они прыжками пробирались к столам. Они не обращали внимания ни на сползшие шляпы, ни на расстегнувшиеся кнопки платья. Их плоть бесновалась. Это было не человеческой дрожью, но землетрясением. Пока беленький шарик метался по испещренному цифрами кругу, они сопели и облизывали мокрые губы. Кроме пота, при виде денег они выделяли еще избыток слюны, как гиены, увидавшие недоеденную дохлятину. Как среди гиен, среди них сейчас не существовало ни национальных, ни социальных различий. За стенами казино супруга достойного финансиста не стала бы разговаривать с содержанкой своего мужа. Русскую аристократку, у которой даже в вялых, наподобие студня, боках текла кровь не иначе как Рюриковичей, никто бы не посмел посадить рядом с Луизой из бара «Рококо». Но здесь, наваливаясь друг на дружку слезящимися окороками грудей, они образовывали одну сплошную груду вонючего, копошившегося мяса.

Впрочем, и мужчины вели себя не лучше. Локтями они расталкивали женщин. Они суеверно сжимали в руках какие-то амулеты: детские погремушки, засушенные эдельвейсы, дамские подвязки. Маниакально записывали они выпадающие номера, желая сложным умножением и делением обнаружить разумные намерения белого шарика. Выигрывая, они кидали цветочнице стопы бумажек, брали хрупкие розы, давили их толстыми пальцами, пока лепестки не становились мокрой кашицей, напивались и падали без чувств на изразцовый пол уборной. Проигрываясь, иные забирались в кусты, раскрывали рот, как будто доктор смотрел им в горло, дрожащими руками, наконец, засовывали туда дуло и пачкали скисшим молоком мозгов лакированную, парадную зелень оливы.

Мужчины не отрекались от родства с этими женщинами. При гиенах они честно состояли шакалами. Все они, и гиены и шакалы, рвались к столам. Они хотели денег.

На высоких стульях истуканами сидели крупье. Они направляли эти мечущиеся кружки. Спокойно, до хрипоты, изо дня вдень повторяли они цифры. Могильщики закапывают мертвых. Городские рабочие кишками высасывают отхожие места. Таперы борделей играют фокстроты. Крупье выкрикивали цифры. Для них это было только профессией.