Жизнь и приключения Сергея Сельянова и его киностудии «СТВ», рассказанные им самим (с иллюстрациями)

Тут снова отголосок внутренней борьбы. Сценарий «Морфия» Сельянова как-то смущал, и Сережу он снимать этот фильм отговорил, но Балабанову возражать не стал. В это время, после такого мощного выброса энергии в «Грузе 200» с Алексеем что-то продолжало происходить, помимо неумеренного питья. Он все ближе сходится с отцом Рафаилом. Тот вспоминает, что после смерти жены целую зиму, живя в деревне под Угличем, смотрел кино, и случайно увидел фильм Балабанова «Мне не больно», который показался ему чрезвычайно близким: «Я у артиста Андрюши Мерзликина, с которым был знаком, попросил телефон Балабанова. Осмелился позвонить. Хотел предложить свой сценарий – про Олимпиаду, про смерть Высоцкого, про Афганистан и про московских художников-авангардистов. Он сказал, что занят, заканчивает один фильм, начинает другой… И он мне все про себя по телефону стал рассказывать. Полтора года потом мы с ним разговаривали по телефону. Так получилось, что я занял какое-то место в его жизни, когда он много людей потерял. Господь послал нам друг друга. Для меня ведь это тоже была трагическая ситуация. Он очень просил меня посмотреть „Груз 200“. „Мне не больно“ я посмотрел сам. А дальше он приехал ко мне в Углич снимать „Морфий“. Мы там с ним впервые встретились, каждую сцену обсудили. Так что он меня считает соавтором. Потом мы с ним работали над „Я тоже хочу“ и тоже обсуждали многое».

В Угличе, где частично снимали фильм «Морфий», спустя три года Балабанов венчался с Надей, на которой был женат уже давно. Венчал их отец Рафаил, который на «Морфии» работал как помощник режиссера, помогал искать натуру, консультировал и даже сам снялся в роли священника.

Сельянов в то время занимался обеспечением производства, фильм был историческим, а следовательно – относительно дорогим, его бюджет составил более трех с половиной миллионов долларов.

При этом съемочная группа столкнулась с очередным «балабановским невезением» – в феврале не было снега, что, считает Сельянов, в принципе, казалось невозможным: «Чтобы в середине февраля в Ленинградской области, на 60 км севернее Петербурга, не было снега вообще, одна вода. 17–18 февраля должны были начинать съемки, а там общие планы, и нет снега. В декабре это бывает, даже в январе, но в феврале снег должен быть. Мы сдвинули начало съемок, сидели, ждали, потом вызывали сноу-бизнес, засыпали искусственным снегом».

Несмотря на эти выходы из графика, все было снято, и в ноябре 2008 года состоялась премьера очередного балабановского фильма, про который Сельянов говорил журналистам, что он будет жестче, чем «Груз 200». На мой взгляд, это был рекламный трюк, фильм не слишком понравился ни публике, ни журналистам, что-то в нем было искусственное, театрально-постановочное, лично мне казалось, что главное достоинство Балабанова – невероятное, органичное чувство правды – в тот раз почти покинуло автора. Тем не менее все были согласны, что технически фильм сделан абсолютно виртуозно. В рецензии на «Морфий» Михаила Ратгауза, кроме того, было отмечена очень важная тема, сквозная не только для Балабанова, но и для Сельянова, именно об этом снимавшего свои авторские фильмы: «Но начало 2000-х для Балабанова – это не только гибель друга и нареченного брата, но и окончательный закат идеи братства вообще. „Морфий“ и „Груз 200“, фильмы про 1917 и 1984-й, сделаны про две трещины, по его мнению, расколовшие крепкий материк России, когда-то единой, родовой, сначала распоротой по швам революцией, потом растащенной на солому Горбачевым. Революция в „Морфии“ – это не только личный, но и исторический конец времен. Жечь людей можно безнаказанно, потому что все равно никому ни до чего нет дела. Стреляться тоже можно где угодно, не смущая окружающих. „Мне не больно“ был тоже снят про фатальный конец коллективного. Кроме того, это была последняя слабая попытка договориться с современностью».