Жизнь и смерть в Средние века. Очерки демографической истории Франции

Для XIV–XV вв. не подтверждается и направленность шаривари специально против браков с чужаками: осуждению подвергался тогда любой повторный брак[469]. Наконец, представляется невозможным подобно К. Гинзбургу или Ж. Шифолё видеть в этом обычае следствие демографического спада и общей «нехватки» женщин[470]. И дело не только в том, что, как отмечалось выше, шаривари получили распространение уже в первой половине XIV в. и именно в тех провинциях (Лионнэ, Лангедок, Прованс), где сохранялось демографическое «переполнение». Ведь если целью участников шаривари было в то время предотвращение любых повторных браков, то данный обычай объективно вообще не увязывается с демографическим спадом, когда браки стараются поощрять, а не ограничивать. Шаривари же препятствовали увеличению числа повторных церковных браков. Как отмечалось в постановлении турского провинциального собора 1431 г., «многие вдовцы и вдовы предпочитают жить в конкубинате, не вступая в законный брак из‑за страха шаривари»[471]. Ясно, что это ограничивало и брачную рождаемость. Как видим, однозначно связывать распространение этого обычая в XIV–XV вв. с «нехваткой» невест для молодежи было бы по меньшей мере неосторожным.

В функционировании шаривари, на наш взгляд, важнее иной аспект. Выступая против любых повторных браков, в том числе и тех, что разрешала церковь[472], участники шаривари — как молодежь, так и все взрослое население — объективно защищали идеальный канон моногамного христианского брака. В соблюдении этого канона они шли дальше официальных богословов, оказываясь гораздо нетерпимее к отклонениям от него. Такое было возможно лишь при условии, что сам этот канон во всех своих элементах был глубоко усвоен в обыденном сознании. В этом смысле самое распространение шаривари во Франции XIV–XV вв. косвенно подтверждает общепринятость церковного брака как единственной законной формы супружеского союза. Церковный брак стал абсолютным идеалом не только для верхов, но и для низов общества, как для молодых людей, так и для людей зрелого возраста.

Неслучайно утопический «Орден страстей господних» Филиппа де Мезьера, который должен был бы охватить членов всех сословий: аристократов, духовенство, крестьян, имел в отличие от обычных монашеских обетов и обет церковного брака[473]. Таковой брак в его идеальном воплощении выступал, по Мезьеру, приемлемым даже для клириков.

Всеобщее принятие церковной модели брака подразумевало, разумеется, строжайший запрет разводов и исключение повторных браков при жизни супругов. Какие бы то ни было индивидуальные склонности при выборе брачной партии (или же попытке отказа от нее) игнорировались и правом и практикой. При этом осуждались любые мезальянсы, с той лишь разницей, что одни из них — между членами разных сословий — чаще запрещались, а другие — в рамках одного и того же сословия (например, браки более знатных дворян с менее знатными, более именитых горожан с менее именитыми и т. п.) — лишь не рекомендовались[474]. Превращение церковного брака в повсеместно признанную форму не предполагало, как видим, «либерализации» условий его заключения и расторжения и с этой точки зрения не поощряло роста брачности.

Было бы, однако, неверным думать, что идеал церковного брака определял все поведенческие стереотипы. Разрыв между идеалом и действительностью — обычное явление Средневековья. Он обнаруживается во всех сферах жизни, и матримониальное поведение отнюдь не составляет в этом смысле исключения. Остановимся на этом подробнее.

В полном соответствии с каноном моногамного брака и в праве, и в массовом сознании очень резко осуждались любые формы супружеской измены. Женщине, совершившей прелюбодеяние, в XIV–XV вв. грозила смерть. Если ее застигал на месте преступления муж, он мог тут же убить ее; суд в таких случаях обычно освобождал мужа от наказания[475]. Допускалась также выдача виновной для осуществления казни ее же роду[476]. Женщина, уличенная в адюльтере светским судом, могла быть повешена[477]. Случаи судебного преследования мужчин за прелюбодеяния встречались гораздо реже и, видимо, лишь тогда, когда их статус существенно уступал статусу оскорбленного мужа[478]. Тем не менее местные власти, и в том числе городские магистраты, резко выступали против любых супружеских измен. В городах существовала своего рода «полиция нравов». Ее действия нередко пользовались поддержкой населения. Возглавленные молодежными братствами жители подвергали осмеянию, с одной стороны, прелюбодеев, с другой — обманутых мужей, которых именно в то время стали называть обидными кличками: «нозами» (букв.: «наш друг»), рогоносцы, «голубые» (в противовес «желтым» — взятым развратникам)[479].