Эта концепция не раз уже подвергалась критике по отношению к территории Франции. Полное исчезновение сельских поселений здесь, в отличие от Германии, встречалось очень редко. Из 30–35 тыс. деревень, существовавших во Франции (в ее современных границах) около 1300 г., за последующие 150 лет безвозвратно исчезло несколько более тысячи (по максимальным оценкам, 3 тыс.), т. е. 3–4 % (максимум 10 %)[448]
. В лучше изученных развитых французских провинциях — Нормандии, Иль-де-Франсе, Гиени, Борделэ — безвозвратно исчезли лишь немногие деревни (не более 2–3 %), несмотря на то что именно эти провинции жесточайшим образом пострадали во время Столетней войны. Запустения вовсе не коснулись во Франции крупных деревень, насчитывавших более 50 «очагов»: они сравнительно быстро восстанавливались даже после самых страшных бедствий[449].Такому восстановлению способствовали прежде всего внутренние миграции. Нередко это были очень скромные по амплитуде перемещения — в пределах 10–20 км или несколько больше — в границах одной и той же провинции[450]
. Они предполагали переселения из соседних деревень, почему-либо меньше задетых эпидемиями, войнами или сеньориальными насилиями. (Подчас близ расположенные деревни имели в этом отношении совершенно различную судьбу[451].) Но довольно часто в пострадавшие районы мигрировали крестьяне из соседних провинций. Их переселение зафиксировано нотариальными сделками; о нем свидетельствуют некоторые судебные споры и поземельные грамоты; подчас о том же говорят хроники и другие нарративные памятники, констатирующие, что число переселенцев измерялось сотнями и даже тысячами; в некоторых местах мигранты селились столь компактно, что давали деревне новое имя; косвенным свидетельством массовых переселений служит также установление специальных налоговых льгот для тех, кто возвратится на прежнее местожительство[452].Эти крестьянские миграции заполняли бреши в городах и областях, опустошенных сильнее других, и притом в первую очередь там, где имелись лучшие хозяйственные перспективы (табл. 4.3). Для нас важнее всего уяснить, означали ли эти миграции восполнение потерь в одних местах за счет запустения провинций, из которых шла миграция, или же это было перераспределение реально существовавших «излишков» населения[453]
. К сожалению, для развернутого ответа на этот вопрос недостает данных. Тем не менее самый перечень областей эмиграции, включавший такие «перенаселенные» провинции, как Бовези, Орлеанэ, Пикардия, Шампань, позволяет высказаться в пользу второй гипотезы. О сохранении в областях интенсивной эмиграции демографического «потенциала» говорят и некоторые конкретные исследования[454]. Это дополнительно подтверждает силу позитивной воспроизводственной тенденции во Франции XIV–XV вв. Обращаясь к рассмотрению возможных истоков этой тенденции, остановимся прежде всего на модели брака.2. Модель брака и брачность. Статус женщины
Как отмечалось выше, даже в конце XIII в. и крестьяне, и горожане, и благородные, создавая супружеский союз, не всегда оформляли его в церкви. Это было возможно, в частности, потому, что нецерковные браки не рассматривались в обыденном сознании как нечто одиозное. В XIV и XV вв. положение во многом изменяется. Отметим прежде всего, что в светских юридических памятниках исчезают свидетельства терпимого отношения к нецерковным бракам. О них нет теперь и речи ни в записях обычного права, ни в судебной практике. В то же время престиж церковных бракосочетаний явно возрастает. Только они признаются теперь законными. Ради достижения церковного брака идут даже на преступления. Среди лангедокских грамот о помиловании в связи с церковными браками в хранилище хартий отложились, в частности, следующие. В грамоте 1395 г. помилуется оруженосец, Pierre d’Espaly, пытавшийся обвенчать с выгодным женихом свою кузину, коей было лишь 14 лет. Грамота 1414 г. дарует помилование рыцарю Guilhem Darlempde; этот рыцарь, добиваясь реализации обещанного его сыну законного брака с одной из дочерей Guibert Goy, участвовал в ее похищении. В 1452 г. были помилованы братья Cariz, убившие каталонца, обвинявшего их в том, что они помешали его церковному бракосочетанию. В 1492 г. объявляется помилование оруженосцу Hugues de la Baillye, допустившему в своих владениях совершение церковного брака по принуждению[455]
. Факты подобного рода не представляют чего бы то ни было исключительного. Они в изобилии встречаются и во многих других областях. Ясно, что во всех таких случаях церковный брак представлялся людям исключительной формой супружеского союза.