Смертельно обиженный «верховниками» Павел Иванович Ягужинский, которого не только не позвали на совет, но попросту отмахнулись, когда он пытался сделать некоторые шаги навстречу и всем своим видом и поведением показывал готовность стать плечом к плечу с ними, тут же оказался в рядах врагов Долгоруких и Голицыных.
После смерти Петра Великого Ягужинский пытался было оттеснить Меншикова от кормила власти и сблизился с аристократами. Но карьера светлейшего и без его усилий скоро закатилась. А «верховные господа» начали открыто проявлять свое пренебрежение «польским выскочкою». К примеру: фаворит юного императора, собиравшийся жениться на дочери Павла Ивановича, под давлением отца отказался от брака. Князь Алексей Григорьевич Долгорукий счел родство с Ягужинским унизительным для древней фамилии...
Это была еще одна серьезная ошибка членов Верховного тайного совета, Ягужинский был врагом опасным. Он давно и хорошо знал курляндскую герцогиню, сочувствовал ей в ее бедах, а порою ссужал и деньгами. На следующий же день после смерти Петра Второго Ягужинский велел разыскать и привести к себе голштинского камер-юнкера Петра Сумарокова. Он дал ему денег, вручил инструкцию и письмо.
— Денег не жалей. Покупай все, но, как можешь, быстрее в Митаву.
После целой серии приключений Сумароков, обладавший, к счастью, немецким паспортом Голштинского двора, добрался до столицы Курляндии. Правда, через три часа после въезда в нее депутатов Верховного совета. Но, пока те медлили, он успел повидать Анну, многое ей рассказал, передал наказ Ягужинского не верить князю Василию Лукичу ни в чем и вручил письмо... Он успел даже уехать обратно. Но приехавшие каким-то путем узнали о его визите, послали в погоню, и вот — Сумароков снова в Митаве перед разъяренными депутатами и в кандалах... Сначала он запирался, но генерал Леонтьев показал ему письмо Ягужинского, которое он привез и отдал в руки самой Анне. Сенатор Михаил Михайлович Голицын пригрозил кнутом. И Петр Спиридонович, молодец не из храбрых, повинился, выдав с головой пославшего его Ягужинского.
Даром ему это не прошло. Позже, когда участники событий делили награды, Сумароков оказался в стороне от милостей новой императрицы и все десять лет ее царствования жил в нищете. Он получил должность и стал подниматься по лестнице благополучия лишь при Елисавете Петровне. Некоторые историки объясняют это тем, что он принадлежал к ненавистному Анне Голштинскому двору. Но я думаю, что здесь сыграли свою роль два обстоятельства: первое — то, что он выдал Ягужинского, и второе — что он видел письмо Павла Ивановича в руках у депутатов, а следовательно, был свидетелем предательства Анны. Ни генерал-прокурор, ни императрица не были из тех людей, которые легко прощают ошибки.
Впрочем, дальнейшая жизнь Сумарокова была вполне благополучна.
4
Генерал-прокурор Павел Иванович Ягужинский не только играет достаточно значительную роль в судьбе нашего героя, но он еще и чрезвычайно характерная личность для своей эпохи.
Он родился в 1683 году в Польше, но уже четырех лет переехал вместе с отцом в Москву, куда родитель его был вызван в качестве учителя и органиста лютеранской кирки. В 1701‑м взят царем Петром в услужение, записан им в гвардию и вскоре пожалован во флигель-адъютанты. В 1712 году Ягужинский уже генерал-адъютант. В 1722‑м — первый генерал-прокурор Сената...
Вот что писал о нем герцог де Лирия, знавший Ягужинского лично:
«Граф Ягужинский, генерал от кавалерии и обер-шталмейстер, родом Поляк, и очень низкого происхождения. Пришед в Россию в молодых очень летах, он принял Русскую веру и так понравился Петру, что сей Государь любил его нежно до самой своей смерти... Военное дело знал он плохо, да и не имел на то претензий, человек был умный, с дарованиями, смелый и чрезвычайно решительный. Однажды сделавшись другом, был им без притворства; за то не скрывал и вражды своей. Говорили, будто он был лжив, но я не могу сказать, чтобы заметил в нем такой порок. Он был очень тверд в своих решениях и весьма привязан к своим государям, но способен наделать тысячи шалостей, когда бывало подопьет. Удаляясь от сей дурной привычки, становился он совсем другим человеком. Словом, он был одним из самых способных людей в России».
Было бы неправильным, наверное, не привести и других характеристик этого человека, коль скоро они имеются. И вот следующая запись принадлежит перу английского резидента Клавдия Рондо и относится примерно к 1731 году: