Жизнь и судьба Федора Соймонова

А в Сибири во второй половине XVIII столетия губернатором был тоже какой-то Федор Соймонов.

Последней же каплей явилась выписка из журнала Тайной розыскной канцелярии, в которой говорилось, что по делу Волынского был осужден... Федор Соймонов, бывший генерал-кригс-комиссар и вице-президент Адмиралтейств-коллегии. Поистине все обстоятельства меня подталкивали, словно понуждая заняться историей жизни этого совсем незнакомого мне ранее человека. Правы древние, утверждавшие: «Volentem ducunt fata, nolentem frahunt».[1] Мне же оставалось лишь покориться мойрам.

4

Странное явление — возникновение авторского интереса к теме. Что в основе?.. Правда, кажется, эта тема уже обсуждалась. Помните: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда...» И все-таки: почему одни темы не трогают и мимо них проходишь, не обращая внимания, а другие приковывают к себе и держат годами, не отпуская?.. Конечно, сегодня, после нескольких лет довольно упорной, а главное, заинтересованной работы над крохотным отрезком исторического времени XVIII столетия, падающего на период частой смены правителей, на репрессии, я бы мог попробовать экстраполировать свой исторический интерес на свое время, а судьбу героя или героев — на свою. Но это было бы слишком прямолинейно. Связи, конечно, есть, но они сложнее.

Повествование, представленное в этой книге, не является, как мне кажется, ни историческим романом, ни чистым жизнеописанием избранного героя, в их классическом жанровом, так сказать, виде. Скорее, это некий опыт историко-литературного расследования, основанный на документах, но и не лишенный домыслов там, где это было допустимо и возможно с точки зрения автора. Однако такому необычному определению мешает довольно большое количество авторских отступлений, реминисценций и попыток осмыслить какие-то черты уже своего времени с исторических позиций... Может быть, правильнее было бы назвать это повествование «романом-эссе»? Имея в виду лишь чисто смысловое определение такого жанра, как «непринужденное изложение, подчеркивающее индивидуальную позицию автора и ориентированное на разговорную речь», не более. Но в самом термине «эссе» есть какая-то претенциозность. Мною же во время работы двигало прежде всего желание не удаляться, насколько это возможно, от исторической правды и писать просто. Конечно, о том, что получилось, судить читателям.

Хочу в «Предуведомлении» рассказать в общих чертах еще о том, как я работал. Без особых подробностей.

Пожалуй, мое историческое самообразование началось с того, что однажды в Доме Книги на Невском проспекте при входе я случайно купил полную «Историю России с древнейших времен» С. М. Соловьева у одного инвалида... Спасибо ему!.. Случилось это где-то в конце 60‑х, когда книжного бума еще не было. Дома я начал читать, неожиданно увлекся и не отрываясь проштудировал все двадцать девять томов. Это явилось будто прозрением. Потом было много других исторических сводов, составленных не менее достойными людьми, но «История» Соловьева так и осталась для меня «первой любовью» по сей день.

Как всякий неофит, я вначале свято верил каждой фразе из прочитанных книг и нередко недоумевал, встречая пробелы и даже противоречия в толкованиях одних и тех же мест разными авторами. Лишь много позже отыскал я любопытное высказывание профессора Н. И. Кареева, достаточно актуальное и для наших дней. Николай Иванович писал, что «достоинство истории, как «свидетельницы истины», требует полной свободы; но бывали целые периоды, когда правительства не позволяли касаться наиболее важных исторических вопросов, по тем или иным политическим соображениям, и общество, находившееся в других отношениях на высоком культурном уровне, или совсем не знало своего прошлого, или представляло его себе в том виде, в каком это было желательно официальной историографии...».

Разочаровавшись несколько в сводах, я принялся читать мемуары, воспоминания и письма, даже заметки в «Санктпетербургских ведомостях» позапрошлого века. Мне казалось, что, чем ближе документ к эпохе, тем больше в нем правды. Святая простота! Сомнительная истина, гласящая, что никто не врет так много и так самозабвенно, как очевидец, — оказывалась бесспорной.