Жизнь и судьба прапорщика русской армии

Первое большевистское правительство, тандем Троцкий – Ленин, поделило население страны на «красных» и «белых», дав начало своеобразному «российскому холокосту». О миллионных жертвах православных и не только православных россиян в ходе этого «забытого» явления – геноцида русского народа, перед которым меркнут сталинские репрессии, до сих пор не принято ни говорить, ни писать (А. Терещенко. Тайны серебряного века).

Огромная империя разваливалась… Большевики, придя к власти, объявили, что принесли народам мир, на самом деле принесли войну. Цепляясь за упавшую к их ногам власть, они затопили страну кровью…

Бывший прапорщик русской армии Николай Игнатьевич Лоза не мог понять, почему большевики все силы своего террора обрушили на «бывших», первым делом истребляя офицеров, интеллигенцию, уничтожая и «правых» и «виноватых»?..

«Большевики считают насилием, – размышлял Николай, – то, что происходило по вине царских чиновников, но свое насилие над людьми сейчас возвышают до геройства, полагая, что от имени народа им дозволено все. Но у народа они и не спрашивают. Эти мерзавцы уничтожают людей, говоря, что делают это «во имя светлого будущего». Но какое будущее будет у России, если его строят на грудах трупов ни в чем не повинных людей?» Николай чувствовал, что у него отняли будущее, порушили все, что было ему дорого и что он ценил…

Думая так, Николай Игнатьевич Лоза, не знал, конечно, что подобные мысли терзали не только его одного. И. А. Бунин писал: «Народу, революции все прощается – «все это только эксцессы». А у белых, у которых все отнято, поругано, изнасиловано, убито – родина, родные колыбели и могилы, матери, отцы, сестры – «эксцессов, конечно, быть не должно».

Страшное время! Русские на русских на русской земле!

Николай не мог понять, как и почему обещанная свобода превратилась в террор, братство – в гражданскую войну, а равенство кончилось возвышением новой большевистской бюрократии – еще более алчной, более прожорливой, чем царская.

Историческая справка

Захватив власть в октябре 1917 года, большевики декларировали создание общества равенства и справедливости, этакого идеального «государства-коммуны». Глава большевистской партии В. Ленин в то время был убежден, что гражданская война станет кратковременным эпизодом, ибо сопротивление свергнутых классов будет сломлено очень быстро. В работе «Государство и революция» Ленин писал о необходимости «организованного насилия» для «подавления сопротивления эксплуататоров» и одновременно о том, что поскольку «большинство народа само подавляет своих угнетателей», то «особой силы для подавления уже не нужно» ( Ленин В. И. Государство и революция. ПСС. Изд. 5. Т. 33. М., 1963).

Реальное положение дел вскоре после Октябрьского переворота оказалось совсем иным. Поэтому сказанные 4 ноября 1917 года, слова В. Ленина: «Террор, какой применяли французские революционеры, мы не применяем и, надеюсь, не будем применять», в 1918 году быстро сменились ленинским призывом: «Сопротивляющихся – расстреливать!»

Большевики, только что выступавшие под лозунгами «свободы и самоуправления трудящихся», были полны решимости не выпустить из своих рук власть, чтобы любым способом привести страну и весь мир к грядущему счастью!

Недовольную большевистской властью массу обывателей, крестьян, рабочих, интеллигентов, которая мешала большевикам воплотить прекрасные идеалы, необходимо было уничтожить. Моральные препятствия были преодолены быстро. Страну накрыл террор невиданный по масштабу и размаху. Террор, сеявший страх…

Николай Лоза стал замечать в людях этот страх. Люди боялись открыто говорить, ибо страшились доносов…

Николай Игнатьевич Лоза не мог и подумать, что совсем скоро, именно донос и террор поставят точку в его жизненном пути!!!

…Сколько он претерпел, пока добрался, пересаживаясь из раздерганных эшелонов в промерзшие поезда, от Москвы до Полтавы. «Пересаживаясь» – это слово вряд ли может передать все отчаяние разъяренной толпы, штурмовавшей вагоны, где орали, матерились солдаты, выли бабы и плакали дети. Вагоны немилосердно мотало, по ним гуляли сквозняки и стелился махорочный туман. Николай грел руки у огарка свечи, жевал замерзший хлеб и на остановках добывал воду. Казалось, что дороге этой никогда не будет конца. Почти на каждой станции эшелон подолгу простаивал из-за того, что не было угля в тендере или воды или комендант отказывался дать паровоз до следующего перегона.

Наконец, за разбитым окном вагона потянулась заснеженная степь, и показались хаты, крытые соломой. Малороссия!

Всю дорогу, стараясь быть как можно менее заметным, Лоза опасался, что на станциях, особенно на тех, где стояли долго, пока паровоз брал воду, кочегар чистил топку и дымовую коробку, будут обыскивать, поэтому держал за поясом «наган» наготове. Но пронесло. Небо хранило его и на фронте и сейчас, в годину междоусобицы…