Упрощенный подход к пониманию сложнейших явлений и категоричное восприятие окружающего мира в те годы стали характерной чертой политики Белого дома. При этом сам президент держался со всеми приветливо и дружелюбно, казался открытым для общения. Судя по всему, он делал то, во что искренне верил, и так, как ему казалось правильным. А нам приходилось приспосабливаться к этому, не заострять углы и продолжать сотрудничать с самой влиятельной мировой державой. Для себя я тогда решил держаться подальше от Белого дома и Пентагона, но активнее работать с конгрессом и Госдепом, профессиональные дипломаты которого на местах максимально сглаживали возникающее напряжение.
Мы не участвовали ни в афганском вторжении, ни в иракской кампании США. Последнюю я считал большой ошибкой и категорически отказал в участии Армении. Сослался на то, что там армянская диаспора и мы не можем ставить ее под удар. Лишь спустя пару лет мы уступили настойчивости Вашингтона и послали в Ирак транспортный взвод, отделение саперов и трех врачей. Что касается Афганистана, то я не хотел ввязываться в чужую военную кампанию, которая, скорее всего, обречена на неудачу. Опыт всех предыдущих афганских войн показал бессмысленность попыток оккупации и контроля этой очень специфичной страны.
В апреле 2007 года состоялся мой официальный визит в Египет. Принимали нас очень тепло, подготовили насыщенную программу и произвели хорошее впечатление на всю делегацию.
На обеде после переговоров мы беседовали с Мубараком. Я спросил, видит ли он конец происходящему в соседнем Ираке? Я затронул злободневную тему, и мой вопрос задел Мубарака за живое. Он рассказал, как старался остановить американцев в 2003 году. Связывался не только с Бушем, но и со всеми, кто имел хоть малейшую возможность повлиять на решение о вторжении. Описывал им специфику Ирака и убеждал в бесперспективности военного решения. Говорил, что страна развалится и склеить ее заново никто не сможет. «Все, что сейчас происходит в Ираке, я им предсказывал – это неизбежное следствие военного свержения Саддама! – воскликнул он с нескрываемым раздражением. – Они слушали, реагировали по-разному, но абсолютно не восприняли всерьез мои слова. Видимо, думали, что у меня свои расчеты. И сейчас вот застряли в Ираке, причем надолго». Дальше Мубарак посетовал на непонимание Западом особенностей Ближнего Востока и арабского мира вообще. «Они не понимают, что демократия в их понимании сделает Египет исламским государством», – с горечью заключил он.
Вспомнил я эту беседу с Мубараком в начале февраля 2011 года – я отдыхал на горнолыжном курорте в Альпах, когда по телевидению начались репортажи о драматических событиях революции в Египте, приведшей к власти исламистов.
Моя первая встреча с Путиным после того, как он был избран президентом России, состоялась в мае 2000 года в Минске, на саммите СНГ. Путин абсолютно не был похож на властного Ельцина. Его манера общения, мягкая и доверительная, располагала к откровенности. Он как бы подчеркивал, что готов к открытым, дружеским отношениям. Все сразу же заметили его хорошую переговорную реакцию и тонкое чувство юмора. Вел он себя просто, потребности в услужливости окружающих не испытывал – мог скинуть с себя пиджак сам и сам же спокойно повесить его на спинку кресла, президентским статусом не кичился, с помощниками обращался подчеркнуто вежливо и тепло. Мне это импонировало и почему-то подсказывало, что у нас с ним сложатся хорошие, дружеские отношения.
На одной из встреч, в Овальном зале Кремля в мае 2002 года Путин, мельком просматривая заметки к беседе, сказал, что их МИД пишет, будто бы мы в Армении какими-то ухищрениями не допустили РАО ЕЭС к приватизации электрических сетей, чтобы продать компанию британцам. Это было абсолютной неправдой!