Жизнь и творчество С М Дубнова

Когда летом 1914 года С. и И. Дубновы уехали на отдых в финляндский курорт Нодендаль, на горизонте Европы уже скоплялись грозовые тучи. Вскоре из Петербурга пришло известие о забастовке трамвайных рабочих, которая совпала с приездом французского президента Пуанкаре. С каждым днем росла тревога. Записи в дневнике, очень частые в этот период, отражают овладевшее писателем смятение: предчувствия катастрофы чередуются с надеждами на то, что война вызовет революцию в России. "У нас - говорится в дневнике - психология узников, приветствующих пожар, который сожжет тюрьму, может быть, вместе с ними самими. Пусть умрет душа моя с филистимлянами!". 2-го августа писатель отмечает: "Германия объявила войну России в ответ на мобилизацию... Финляндия на военном положении ... В нашем Нодендале паника сегодня достигла высшей точки... Я принадлежу к спокойным, выжидающим, хотя ум мутится перед ужасом предстоящей резни народов, перед самоистреблением Европы"...

(171)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

ПОД ГРОХОТ ОРУДИЙ

В духоте и давке вагона, переполненного встревоженными пассажирами, возвращались Дубновы в столицу с финского побережья. Мимо проносились воинские поезда; молодые рекруты кричали: прощайте! Им в ответ раздавалось: дай Бог счастья! Сосед по вагону, известный этнограф, заметил: "наступают времена больших событий, необходимо делать записи". Писатель и сам про себя решил, что отныне его дневник должен превратиться в политическую хронику и регистрировать не столько настроения и раздумья, сколько факты. Но отказаться от оценки этих фактов он не смог, да вероятно и не пытался...

Первая запись после приезда в Петербург гласит: "Вчерашнее экстренное заседание Государственной Думы. Гром патриотических возгласов в декларациях представителей партий и национальностей. Жалко прозвучала речь еврейского депутата, столь смиренная, что ей аплодировали правые ... Много постыдного было в еврейской манифестации на улицах Петербурга на прошлой неделе, с коленопреклонением перед памятником Александру 3-му... Не могу ни о чем думать, кроме мировой катастрофы, готовящей переворот в истории. Поражение Германии, этого паука милитаризма, опутавшего своей паутиной всю Европу, принесет избавление миру. Совокупная победа России, Франции и Англии не грозит усилением реакции в России, - напротив, атмосфера может очиститься. Но пока, пока - "красная смерть", бойня, гибель культуры, опустошение души".

В некоторых кругах еврейской столичной интеллигенции война вызвала взрыв патриотизма. С. Дубнов напоминал, что обязанности неотделимы от прав, что евреи, мобилизуемые наравне с остальными гражданами, должны требовать для себя (172) равноправия и в других областях жизни. Пришла пора - утверждал он когда необходимо заявить во всеуслышание, что евреи сражаются за будущую свободную Россию. Он развивал эти мысли на заседаниях новой организации, которая состояла из представителей различных еврейских партий и ставила себе целью защиту еврейского населения от произвола военных властей. Организация, назвавшая себя Политическим Совещанием, собирала материал, касающийся преследований евреев в прифронтовой полосе. Вести из городов и местечек черты оседлости наряду с рассказами беглецов из западной Европы, создавали гнетущую атмосферу. С. М. Дубнов писал в дневнике: "Хочется верить в обновление человечества после войны, но пока мы вращаемся в атмосфере озверения и одичания даже культурнейших народов. Прибывающие ежедневно через Швецию и Финляндию изгнанники из Германии рассказывают ужасы о немецких зверствах".

Трудно было уйти в прошлое от волнений современности. "Где найти спокойствие, необходимое для работы? - в смятении вопрошает историк: - как взяться за работу, необходимую для спокойствия, для душевного равновесия? Заколдованный круг!" С тяжелым чувством вписывал он последние строки в объемистую тетрадь дневника, обнимающую четыре года: "Внимая ужасам войны, закрываю эту книгу записей... Взволнованный стою перед могилой прошлого и загадкой близкого будущего. Какой-то великий перелом готовится в мировой истории и в истории моего народа. Буду вести дальше летопись одной жизни, сотканной с жизнью нации в прошлом и настоящем".

Вскоре, под впечатлением сообщений о разгроме еврейского населения прифронтовой полосы, С. Дубнов пишет: "Вчера вечером второе совещание о помощи жертвам войны. Вся необъятность задачи предстала перед глазами: спасать от голодной смерти чуть ли не половину населения черты оседлости, бегущего, разоренного. Политическая помощь сомнительна". Когда делегация еврейских общественных деятелей пыталась добиться допущения беженцев в города, лежащие "вне черты", председатель Совета министров изумился: "откуда у вас, евреев, берется такой оптимизм?". В то же время министр просвещения заявил, что тщетны надежды на отмену вероисповедных ограничений. "Так с нами говорят - замечает писатель - в дни, когда тысячи наших (173) братьев лежат на полях Польши, Волыни, Подолии, сраженные в борьбе за Россию".