Жизнь как она есть

Я отправилась в Виннебу утром третьего января 1964 года и единственный раз за все время, проведенное в Гане, преодолела расстояние от Аккры на скорости сорок миль в час. Потом я превратилась в летающий болид, нагоняющий страх на окружающих (права приобрела за деньги, как было принято в Гане, где все покупалось и продавалось). Профессиональный инструктор дал мне несколько уроков, но в двигателе я не разбиралась и едва знала, куда наливают воду, а куда – масло. До третьего января я никогда не сидела за рулем одна, к счастью, тот день был воскресным и машин поблизости не наблюдалось. Несколько коров щипали траву в лугах бок о бок с козами. Деревни, мимо которых я ехала, выглядели процветающими, вокруг церквей группировались дома, в просветах между ними мелькало море цвета маренго. Я испытывала противоречивые чувства. Меня успокаивала мысль о том, что теперь мои дети будут счастливы – вкусно накормлены, красиво одеты, ухожены и обласканы, – но я расстраивалась при мысли о расставании с Аккрой и новыми друзьями. Какая жизнь меня ждет? Опасения оправдывались: Институт экономики и политических наук Кваме Нкрумы, расположенный в бывшей рыбацкой деревушке, оказался очень уродливым и сразу мне не понравился. Несколько жалких хижин все еще стояли на пляже среди отбросов и мусора, но все остальное выглядело по-современному бездушным. В тридцати кирпичных, лишенных всякой индивидуальности строениях с крошечными садиками жили сотрудники, в основном иностранцы. Дома выстроились дугой вокруг учебных корпусов – двух бетонных многоэтажных зданий. В маленьком, тоже бетонном строении расположились амбулатория и гипермаркет.

Институт экономики и политических наук был любимым детищем Кваме Нкрумы, воплощением одного из самых дорогих его сердцу мечтаний: собрать пламенных участников националистических африканских движений, чтобы они распространяли и пропагандировали идеалы панафриканизма и социализма. Учились в заведении разные люди. В один год тут «наставляли» полномочных послов Ганы в неафриканских странах, в другой – приняли настоящих террористов, способных на разнообразную революционную деятельность.

Самым невероятным элементом этого архитектурного ансамбля была гигантская статуя Кваме Нкрумы с книгой в руке. Стояла она в центре площади его же имени, поскольку Виннеба являлась местом такого культа личности, какого я и вообразить не могла. В школе до и после уроков ученики и учителя собирались во дворе и очень торжественно хором пели у флага с черной звездой: «Осагьефо (имя, данное президенту) никогда не умрет!»

В книжном магазине имени Кваме Нкрумы продавались исключительно и только труды великого мыслителя и газета единственной ганской партии. В аудиториях сменяли друг друга ораторы со всего мира. Выступления и лекции неизменно заканчивались дифирамбами нкруманизму. Малкольм Икс[126] посетил институт на следующий после моего приезда в Виннебу день. Я едва успела разобрать чемоданы, но ни за что не пропустила бы это великое событие. Интерес к черной Америке возник у меня очень давно. В комнате моей матери висела фотография семьи, в которой восемь детей были врачами, адвокатами, военными в высоких званиях. Она неустанно ставила их нам в пример.

«В Америке негр может развернуться в полную силу!» – повторяла она.

Мой брат Гито незаметно подтрунивал над мамой за ее наивность и политическое невежество. Он расписывал мне ужасы сегрегации, линчевания, погромы, а в подтверждение давал слушать песню протеста Билли Холидей «Странный плод»[127] и переводил тексты своей замечательной коллекции блюзов. Я была маленькой, но уже тогда поняла, что Соединенные Штаты – сложная страна, о которой можно уверенно утверждать прямо противоположные вещи. Позже я вслед за поэтами Негритюда увлеклась афроамериканской литературой и прочла писателей, поэтов, драматургов «Гарлемского ренессанса»[128], в том числе Джина Тумера, Неллу Ларсен и Лэнгстона Хьюза.

Малкольм Икс был высоким шабеном[129]. Он четыре часа говорил о своей встрече с исламом в тюрьме, и аудитория благоговейно внимала ему в полной тишине. Некоторые – я в том числе – плакали, настолько сильными и волнующими были его слова.

На следующей неделе настал черед Че Гевары. Мой убогий испанский не позволил мне понять суть речи великого революционера, но он показался мне еще большим красавцем, чем на знаменитой фотографии в берете. Я аплодировала, не жалея сил.