Жизнь капитана Моррисона

Спустя несколько лет Моррисон все же вошел во вкус военного дела. Образование там давали хорошее, и у него не было чувства, что он делает то, что ему не нравится. Здесь нужно упомянуть, что у Моррисона был еще один источник знаний: старший брат его отца, который преподавал в университете философию. Моррисон часто бегал на его лекции и на лекции других профессоров в этот же университет, тратя на это все свободное время. Именно те эпизоды, наверно, он и назвал своим философским образованием. Дядя Моррисона читал лекции по философии Античности и Возрождения и параллельно писал научную работу по поискам новой религиозности во второй половине девятнадцатого века в Европе. Впоследствии, эта научная работа была опубликована отдельным изданием в Англии, а когда Моррисон открыл свой книжный магазин и обзавелся связями в парижских издательствах, книга вышла и на французском языке.

Мне кажется, что как раз под влиянием лекций дяди, Моррисон сформировал свое видение религии. Когда он читал текст, он всегда думал о его религиозном контексте, который включал определенную систему моральных ценностей, характерную для определенного отрезка времени. Исходя из культурно-религиозной картины мира, Моррисон искал парадоксы, вопросы, неясности, размышлял над этим один или вместе со мной. Например, о том, как Босх мог создавать свои полотна в беспощадную эпоху Возрождения. Мне и самой это было непонятно. Что же касается религиозности Моррисона, то он был скорее атеистом, чем верующим. Он провел значительный отрезок времени с людьми, которые часто шептали слова молитвы перед сном или перед приемом пищи. Моррисон тоже хотел бы верить, но у него это не выходило. Все его попытки диалога с высшими силами становились тягостным монологом и потоком его собственных переживаний. Он не чувствовал отклика. Его мучила двухсторонняя тишина религии. С одной стороны, тишина молящегося, которому не нужно было кричать, чтобы быть услышанным. С другой, тишина загадочного адресата. Моррисону нравилось молчание в повседневной жизни, потому что оно исходило от реальных людей и всегда несло в себе определенное значение. Мучительное божественное молчание, повисшее над сознанием Моррисона, было непроницаемым. Поэтому он верил только в сердца людей.

Когда оглушительный грохот войны затих, Моррисон не захотел возвращаться на родину. Он вдруг понял, что эта короткая, бессмысленная война надорвала его связь с Англией, уничтожила то светлое чувство спокойствия, которое всегда сопровождало образ его семейного дома. Из двух железных леди Моррисон предпочел ту, что в Париже. Но он не поехал прямиком во Францию. Сперва он направился в небольшую итальянскую деревушку в регионе Лацио. Сняв небольшой дом, он решил провести там два спокойных месяца и насладиться безделием.

Иногда, говорил он, кажется, что достаточно иметь при себе блокнот и чашку крепкого эспрессо, чтобы создать настоящий шедевр. Ощущение гладкой поверхности бумаги и вкус горечи во рту могут принести настоящее счастье. Примерно таким он представлял себе идеальный отдых. И, правда, безделье для Моррисона было скорее бесконечным чтением и написанием текстов. Не помню, чтобы он когда-то действительно бездельничал. Даже когда он устраивался в кресле с сигаретой, его мысли уже складывались в основательные размышления. В тот период жизни он искал тишину. Моррисон, поклонник всех больших городов мира, не любил провинцию и глубинку, но после того, как он решил оставить военную карьеру, он вдруг почувствовал, что почему-то не хочет вновь оказаться среди шума и блеска ночной жизни.

Итальянская деревня залечивала болезненное состояние внутренней пустоты капитана Моррисона. Пронизывающая, разрушительная, она не оставляла после себя ничего, кроме гигантских свистящих дыр. Когда он начал приходить в себя, то почувствовал потребность выезжать из деревенского укрытия. Он взял напрокат машину и поехал в Рим. И даже поездка до города вызвала в нем массу эмоций. Моррисон неоднократно и с удовольствием рассказывал, как итальянцы несносно водят машины, особенно разговаривающие за рулем: они скорее будут жестикулировать, чем держать руль. Для англичанина это было, по меньшей мере, непривычно.