Жизнь капитана Моррисона

Рим поразил бывшего военного до глубины души. Он вернулся на Родину – так говорил он об этом городе, хотя никогда не был там прежде. Рим стал его любимым местом на земле. Позже, он говорил мне о том, что там есть вещи, которые не меняются со временем. Это мальчишки, бегающие по улицам и кричащие что-то друг другу на своем певучем языке. Это пожилые набожные женщины, развешивающие только что выстиранное белье на балконе или на веревках, протянутых чуть ли не над улицами. Это кружева на воротничках и черные элегантные платья по воскресеньям для похода в церковь. Это священники, вдруг появившиеся в конце улицы, одеяния которых развевались на ветру. Это едва уловимая атмосфера фильмов Феллини, особенно «Амаркорда», потому что эти фильмы были сняты для Италии, а Италия была создана для этих фильмов. Это купола церквей и базилик, выступающие вдруг между домами. Это красивые мужчины в темных очках, похожие на всех актеров стразу и неутомимые длинноволосые женщины, по-разному красивые. Это странная и манящая смесь античности, христианской религии и шума современности. Античные руины, даже, казалось, не обращали внимания на окружающую их суету, машины, кафе. И контраст был во всем, рассказывал Моррисон: неспешный ритм жизни и горячность уличных диалогов каждый день давали ему повод для удивления, восхищения и восторга. Он все чаще напевал мелодии Нино Рота.

Коул Портер, все же, временами звучал в его мыслях, и это вызывало в нем воспоминания об Англии. Американец Портер всегда жил в доме англичанина Моррисона. У него было несколько пластинок этого композитора. Он говорил, что его песни всегда вызывали в нем теплую грусть, тоску по старой Америке, где он никогда не жил и которая безвозвратно ушла. Ушли куда-то далеко, но не совсем безвозвратно, и его воспоминания о первом танце с красавицей-соседкой Джейн под одну из мелодий Портера. Он не мог точно вспомнить лица этой девушки, но помнил ощущение от танцев с ней. Со временем, Джейн и Портер соединились в единый и очень приятный душе Моррисона образ, который всегда заставлял его глаза блестеть.

Мой друг часто думал о прошлом, но оно не мешало ему подлинно жить в настоящем. Он умел наблюдать окружающий мир и видеть в нем необычное. Именно в Риме он научился рассматривать жизнь, как он выразился сам. Он садился на одну из скамеек на пьяцца Навона и смотрел на бесконечный поток людей. На его коленях не было ни книги, ни блокнота, он сосредотачивался лишь на визуальном восприятии. Моррисон наблюдал за тем, как здороваются и прощаются люди, как они поправляют шарф и прическу, как ждут кого-то, ссорятся, обнимаются, улыбаются… Это было время роскоши, когда Моррисон не подчинялся никакому расписанию – заслуженная награда для человека, вернувшегося с войны и истосковавшегося по миру повседневности.

В тот жизненный период Моррисон выбрал позицию наблюдателя. Он однажды заметил, что в жизни человек словно балансирует между сценой и зрительным залом: то выходит к публике для собственного выражения, то уходит куда-то вглубь и смотрит на жизнь других. На римскую жизнь мой друг смотрел с нескрываемым удовольствием, она была по-настоящему красива. Моррисон видел мерцающие огоньки ночного города вокруг себя и слышал шум веселья, доносящийся из баров. Сторонний наблюдатель, он почти никогда не был участником этого веселья. Это было приятное одиночество, близкое к гармоничному уединению. Он не противопоставлял себя шумной толпе и не делил ни с кем свои мысли.