Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона

В этот момент с другого конца корабля, сопровождаемый возгласами восхищенных зрителей-гребцов, к ним пробрался Калеб. Встал в полный рост перед сидевшим антом, пристально посмотрел сначала на его лук, потом на него самого. Положил руку на плечо Ждана. Все стало ясно без слов.

Подошли рыбаки, неся два длинных, ровных, аккуратно очищенных березовых ствола: один высотой приблизительно в два человеческих роста, второй вдвое короче.

– Ты хочешь сказать, что глубина Шполки в конце пути будет… совсем ничего? – встревоженно осведомился кормчий у Хромого Ждана.

– В конце пути, вернее, в начале истока Шполы из болот, глубины вообще не будет, – успокоил Иннокентия Хромой Ждан. – Воды – по колено. Но там уже будут ждать мои рыбаки, они перетащат лодию на чистую воду одного из притоков Тясмина, берущего начало своего речной жизни также из наших болот, а далее Тясмин понесет нас в многоводный Борисфен. Одно только меня беспокоит, – Хромой Ждан выразительно глянул на Цербера. – Не подаст ли голос твой пес, офицер, в самый ответственный момент, когда, проплывая в двух шагах от засады, даже глубоко вздохнуть будет нельзя? Возможно, твой беззубый слуга-грек вместе с собачкой с рыбаками пойдут в обход, подойдя к Перевалке болотами?

Цербер вдруг ощетинился и рванулся с поводка на Хромого Ждана, явно желая показать, кто на лодии хозяин. Аттик при всем желании удержать большую собаку не мог, но кожаный поводок не отпустил, и Цербер протащил его половину лодии. Только это и спасло Хромого Ждана. Это и грозный окрик Константина Германика:

– Сидеть, Цербер! Сидеть! Свой!

Увидев вблизи клыки Цербера, с которых капала бешеная белая пена, заглянув в ужасные навыкате глаза боевого пса и осознав, чего он только что избежал, Хромой Ждан вытер со лба холодный пот.

– Беру свои слова обратно, трибун. Кажется, твой боевой пес куда сообразительнее, чем я предполагал.

– О том, что мы расстанемся, и речи быть не может, – решительно заявил Германик, успокаивающе поглаживая своего четвероногого товарища. – Драться – так вместе. Прорываться – так с боем. Умирать – так с… лаем!

Остаток дня прошел в непрерывных тренировках. Гребцы, завязав глаза, по едва слышной команде кормчего вертикально опускали весла в воду, стараясь не шуметь и не задеть борта. Для верности металлические уключины обмотали тряпьем. На удивление, достаточно быстро все получилось как нельзя лучше – сказался опыт совместного перехода. Хуже было с попыткой передачи команд с передней части судна, где должен был измерять глубину Хромой Ждан, в конец, Иннокентию. По цепочке повторяя слова команды, гребцы вынуждены были поневоле поворачиваться, и тогда ритм общего движения сбивался, весла цепляли борт.

– Возьмите веревку! – внезапно посоветовал Эллий Аттик, наблюдавший за тщетными потугами наладить связь.

Поймав на себе недоуменный взгляд командира объяснил:

– В любом театре Империи, даже самом захудалом, толстый канат используют, чтобы поднять актера «на небеса», опустить сверху какое-то божество, ну, в общем, трибун, ты же сам любитель Мельпомены, видел собственными глазами. А теперь представь: что будет, если протянуть не канат, разумеется, но достаточно крепкую веревку от передней части корабля в конец, до кормового весла. Привязать ее, скажем, к здоровой ноге Ждана и закрепить под коленом нашего Иннокентия. Один рывок – поворот направо, два рывка – поворот налево, три – весло держать прямо. Впрочем, они сами и сговорятся, им же нас спасать.

Театральная задумка Аттика оказалась на редкость удачной идеей. Уже под вечер гребцы с завязанными глазами, молчавший кормчий и молчавший охотник, переквалифицировавшийся в лоцманы, гоняли лодию вдоль и поперек неширокой Шполки.

Наконец все устали, и Германик решительно приказал:

– Хорошо поесть и – спать. Если кто не сможет заснуть, лежать тихо, не мешая отдыхать товарищу. Утром всем советую опорожниться. Если случится драка и готская стрела попадет в брюхо, ваше драгоценное дерьмо вас и погубит. Поэтому, тужьтесь, как женщина при родах.

Произнеся историческую речь, римский офицер поневоле вспомнил о своей Елене Прекрасной. Если завтра произойдет непоправимое, кто возьмет на руки его сына, его первенца? Кто посадит его на лошадь, научит владеть мечом?!

Смеркалось, и внимание трибуна привлек блеск собственного перстня. Снова ему почудилось, или действительно изображение подземного царя Абрасакса сплело ноги в каком-то ритуальном танце? Немного поколебавшись, он тихо подозвал Иннокентия:

– Посмотри. Что ты видишь?

Грамотный кормчий внимательно оглядел перстень с разных сторон, затем перевел взгляд на Константина Германика:

– Дело не в том, что вижу я, командир, дело в том, что видишь ты.

– Да, – согласился тот. – Верно. Ты прав. Иди к веслу.

Кормчий, однако, не сдвинулся с места.

– Ты когда-то слышал об убийственной силе древних статуй?

Константин Германик покачал головой:

– Никогда. К чему ты ведешь?