Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона

Увидев недоумение на лице Константина Германика, он, забравшись на лодию и поморщившись, подогнул поврежденную левую ногу и, устроившись на банке гребца, начал неспешный рассказ.

Долгое время Ждан, тогда еще без приставки Хромой, был одним из самых близких, приближенных князя Божа. Тот в молодости (а это было так давно, что про Божа начали рассказывать сказки, будто он бессмертен) увлекался охотой.

До сих пор – а поговаривают, что Божу больше ста лет – князь уверенно сидит в седле. Однако на охоту уже не выезжает, справедливо опасаясь коварной готской засады. И впрямь – не потянешь же за собой на зверя пехоту да конницу!

Когда-то ведуны-анты нагадали князю: «Если кто-то из твоих поданных застрелит белого тура, а ты сам облачишься в его шкуру, обязательно выиграешь войну».

Добыть шкуру белого тура, что исполняет желания, было мечтой целых поколений охотников-антов. Многие видели этого зверя, но тур, почуяв незнакомый запах или просто заметив охотника, исчезал так же внезапно, как и появлялся.

Загодя, в течение нескольких лет готовясь к последней и решающей войне с готами, заклятыми врагами антов, князь Бож призвал Ждана, своего лучшего охотника:

– Любой ценой добудь мне шкуру белого тура. От этого зависит судьба моя, моих близких, всех антов.

Ждан высматривал белого тура весной-красой, жарким летом, стылой осенью. Наконец совершенно случайно заприметил его зимой, когда выпал первый снег. «По бескрайнему белому полю словно двигался большой сугроб, – просто сказал Ждан. – Когда на мгновение «сугроб» поравнялся с зеленым хвойным перелеском и сосны его оттенили, я отчетливо различил белого тура. До него было шагов триста, и я знал, что если поползу, то уж точно не настигну. Поэтому бросился бежать сломя голову, на ходу приготавливая для стрельбы лук. Я видел, как громадный зверь повернул ко мне свою морду и… клянусь страшным богом Дивом, ухмыльнулся. Именно в этот момент я угодил ногой в лисью нору».

Ждан замолчал, видно, в который раз переживая испытанное. Вертел в руках дубовую палку с бронзовой головой быка. Потом снова заговорил:

«Когда понял, что сломал ногу, не сдался, но попытался добраться до людского жилья. Полз, питаясь только корешками, четыре дня и четыре ночи. Как не замерз в степи, ума не приложу. Наконец дополз до речки, вблизи которой стояло рыбацкое селение. Распорядился послать гонца к князю. Бож отослал его обратно с обрубком свиной ноги.

Все было ясно без слов, я решил не рисковать, испытывая княжий гнев. Остался среди местных. А коль про костоправов они слыхом не слыхивали, то и лечить меня было некому. Кости срослись, но вкривь и вкось, и стал я с тех пор Хромым».

– Не позавидуешь тебе, – понимающе кивнул в ответ Константин Германик. – Однако хотел спросить тебя: где ты так хорошо греческий язык выучил? Ведь большую часть жизни в лесу провел…

Ждан опять улыбнулся. В отличие от глупой ухмылки Кожемяки или истерического хохота Маломужа, улыбался он весьма кстати в ответ на приветливый взгляд, а вот сейчас – отреагировал на замечание трибуна.

– Нет! Конечно, нет! В лесу только крики ночных птиц да днем фырканье, хрюканье, сопенье звериное. Греческому меня обучил захворавший купец из самого Константинополя. Ранней весной его высадили здесь сородичи, убоявшись заразы на торговом судне. Купец мучился в бреду три дня, и все это время я, памятуя о своих, уже залеченных бедах, не отходил от него. Растирал барсучьим жиром, давал настойку из трав с диким чесноком. Уж не знаю, какой бог помог ему: наш Триглав или ваш Назаретянин, но купец выздоровел.

Долгое время он был слаб, передвигался с трудом. Ну, как видишь, и я не очень подвижен. Вот мы и сдружились, деваться-то некуда. Купец обучил меня греческому, чтобы я мог рассказывать ему всякие охотничьи истории. Через полгода его забрали его же сотоварищи, возвращавшиеся из Самбатаса в Константинополь. Он, кстати, на них не был в обиде. Говорил, что поступил бы так же. Вот такие они купцы, особой породы люди. Вроде как туры: по большей части черные, бывают темно-бурые, но иногда встречаются рыжие.

– А как дальше жить будешь, что делать собираешься? – поинтересовался трибун Галльского легиона у бывшего княжьего охотника.

– Дальше? – Ждан несказанно удивился. – Дальше я плыву вместе с вами к Божу. Мне Иннокентий успел шепнуть о сундуке. Надеюсь, князь простит меня, если узнает, что я помог доставить золото для войны.

– Но – это моя лодия! – Константина Германика подобная наглость ничуть не разозлила. Напротив, позабавила. Откровенно говоря, Хромой Ждан нравился ему все больше и больше. Но все же… Следовало проявить командирскую твердость.

Трибун, пытаясь не уподобляться Ждану и не улыбаться, повторил:

– Это моя лодия!

– Но – это моя река, – резонно возразил Ждан. – Мы поплывем по ней вместе, офицер, и, клянусь небом, ты не пожалеешь. Во-первых, я обучен вашему языку; во-вторых, я умею метко стрелять из лука.

– А в-третьих? – с улыбкой поинтересовался римлянин.