Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона

Когда наконец сарматов со всеми предосторожностями отправили за стену, к трибуну приблизился Овдий.

– Командир, позволь наедине пару слов сказать.

Константин Германик с интересом воззрился на франка, который на этот раз головы не опустил. Сразу видно, что новость того стоила!

Когда спустились в крепостной двор и отошли в сумрачную тень под домом Смилы, Овдий коротко сообщил:

– Сарматский вождь поссорился с Атаульфом. Тот отказался вести своих людей на стены во время первого штурма, не собирается этого делать и далее. Степняки снова рубят лес, чтобы завалить ров. Но идти на штурм крепости, имея в тылу таких союзников, как готы, вряд ли отважатся.

– Когда ты сумел это выпытать? – изумился трибун. – И главное, как? Ты ведь языка не знаешь.

– У сарматов много слов, схожих с антскими, – пояснил Овдий. – В моей когорте в Константинополе служило несколько выходцев из этого края. Хорошие солдаты, только пили много, а когда напивались, песни пели протяжные, грустные. И плакали, вспоминая свои зеленые леса да полноводные реки.

Германик кивком головы дал понять франку, что тот свободен, но Овдий не двинулся с места.

– Чего еще? Есть что сказать? – удивленно осведомился командир.

– Да, – Овдий внезапно заговорил твердо и уверенно. – Клянусь Вотаном, сарматы выпустят всех, кто в крепости. Лошадей, конечно, не дадут, но провиантом снабдят.

– Надеюсь, – осторожно сказал трибун. – Но чего тебе надо?

– Позволь мне остаться с сарматами! Азарион возьмет меня в телохранители, лошадь подарит. Я себе наложницу в набеге возьму, может, даже две… А если останусь с тобой…

Германик понял все правильно. По законам Империи за убийство римлянина Овдию полагалась повешение. Как вшивому рабу. И франк совершенно справедливо полагал, что рано или поздно римский офицер совершит правосудие.

– Я подумаю, – коротко бросил командир. – Свободен, солдат…

Трибуну долго мешала заснуть полная луна… Истосковавшемуся по плотской ласке молодому мужчине ее свет неожиданно напомнил цвет тела одной полуобнаженной римлянки из столичной бани-лутры.

– Интересно, моя Елена тоже смотрит на полную луну? – уже засыпая, Константин Германик вдруг вспомнил о жене.

Но приснилась ему не жена. Приснилась готская принцесса Ульрика, ее маленькие груди с большими темно-коричневыми сосками. Он и Ульрика возлегли на широкое ложе и предались страсти, как вдруг конец длинного покрывала занялся огнем. Кажется, Ульрика что-то вскричала, Константин попытался сбить пламя, но оно охватило все ложе. Запахло гарью…

– Вставай, трибун! Это надо видеть! – Германик не успел досмотреть вещий сон. Его бесцеремонно разбудил проклятый грек.

– Чего тебе?! – не открывая глаз, командир пошарил правой рукой в поисках загривка верного пса. Того рядом не было, и офицер мгновенно проснулся.

– Где Цербер? Чего орешь, как раб под батогом?!

– Пес у ворот. За воротами – Смила с подмогой, – почти правильно, по-военному доложил Эллий Аттик.

Трибун вскочил с места импровизированной ночевки. Навстречу с громким лаем примчался Цербер.

– Спасибо, уже знаю, – бросил псу хозяин, поторапливая Эллия Аттика, который помогал одевать броню.

Германик поднялся на стену. Взгляду его открылась невыносимо прекрасная картина. Из лесу к Юрьевой горе подходил большой отряд антов. Пехота в броне с красными щитами. Много лучников с большими луками.

Сарматы поспешно снимались лагерем и уходили в степь. Им никто не препятствовал. Готам же отступать было некуда: они сами загнали себя в ловушку. Позади и по бокам болото, которое и шустрый заяц не проскочит. Оставалась одна дорога вперед, но там уже, выставив длинные копья, стояла антская фаланга, укрытая щитами.

Возле самой крепости на той стороне рва, перед разрушенным мостом, трибун заметил белую женскую фигурку. Смила! Размахивая руками, антка что-то радостно выкрикивала, адресуясь вовсе не к римлянину, нет. Разумеется, к своим белокурым мальчишкам, которые стояли рядом с трибуном, приплясывая от счастья встречи с мамой.

– В крепости я нашел несколько длинных бревен, – к командиру подошел фракиец Тирас. – Жду приказа.

Германик кивнул. Затем зычно гаркнул:

– Всем слушать меня! Антам! Ворота открыть! Римлянам! Перебросить бревна через ров!

Вскоре по импровизированному мостику в крепостное укрепление не вбежала, но буквально влетела Смила. Схватила мальчишек, закружила в воздухе. Кажется, она плакала.

Трибун отвернулся, чтобы не стать свидетелем слабости правительницы. Но женщина, быстро совладев с переполнявшими ее чувствами, с достоинством подошла к нему.

– Спасибо, что спас детей.

– Я выполнял приказ императора Валента, – уклончиво ответил римский офицер.

Откровенно говоря, во время трехдневной осады судьба сыновей Смилы, как, впрочем, и всех антских мальчишек, его волновала меньше всего.

Смиле это знать было ни к чему, трибун мгновенно переключился на более важную тему:

– Почему сарматам дали уйти беспрепятственно? Что с готами?

Правительница пожала плечами.