Жизнь Ленро Авельца

Таких людей даже близко нельзя подпускать к управлению страной. Организация уважает избирательные права свободных народов, но одно дело – буддисты у власти в Бутане, а другое – христианские фундаменталисты в Москве. Я обстреливал Ньюарк докладами до тех пор, пока утомлённый Керро Торре не прислал мне расплывчатое сообщение, где как бы пообещал вне зависимости от исхода лично доложить Мирхоффу о «любых действиях, которые предпринял советник-посланник Авельц».

Значит, диспозиция такая: победителей не судят.

Во-первых, мне нужно вбить клин между правительством и РНЦ; во-вторых, при этом я не должен допустить поражения правящей партии.

Я задавал себе вопрос, который часто встаёт перед каждым из нас: как это сделать в рамках закона?

Не устаю повторять, демократия – важнейшее изобретение, несоизмеримо полезное и прогрессивное для XVIII века, – сегодня устарела. Она слишком толерантна к врагам, её иммунитет слабо их распознаёт, и в результате у власти оказываются популисты, фашисты или фанатики.

Наши ньюаркские эксперты любили повторять, что это естественный цикл развития общества, что оно должно этим переболеть. Некомпетентные популисты, придя к власти, учинят такой бардак, что с треском пролетят на следующих выборах.

Я так не думал. Я был уверен: если враги демократии придут к власти, то следующих выборов не будет. Экстремисты имеют привычку менять законы: сперва они вводят цензуру, затем клеймят оппозицию нацпредателями, а потом запрещают все партии, кроме лояльных и беззубых. Что дальше? Упадок? Дряхление? Восстание? Революция? Кровь, и слёзы, и та девочка, умирающая без лекарств на руках преподобного Джонса?

Нет, лучше преступить закон, лучше самому стать преступником. Моралисты причитают: если вы нарушаете закон во благо, то где гарантия, что однажды вы не ошибётесь? Где та грань, которая отделяет вас, желающих добра, от идущих по дороге благих намерений в ад? Кто сторожит сторожей?..

Глупые вопросы, но я отвечу и внесу ясность. Грани нет. Я сторожу сторожей. И я могу определить, где граница, которая меня, спасшего Россию, отделяет от Феосифа, желавшего её погубить.

При всех издержках профессии я работал в этой стране и хотел ей добра. А Феосиф был врагом человечества.

Если он думал, что после смерти за свои старания попадёт в Рай и там Христос разопьёт с ним русской водки, – ничего не имею против. Уверуй он как настоящий ортодокс и удались в далёкий монастырь куда-нибудь на Соловки, реанимируй он вместе со сторонниками Соловецкий лагерь – я был бы счастлив.

Но нет, им же недостаточно «спастись» самим, им нужно «спасти» нас всех! Какой-то «спасительный» зуд не даёт им уснуть. «Разве спрашивает пожарный разрешения у кошки, которую вытаскивает из огня?» – задавал вопрос Феосиф, и я нахожу, что отношение к своим последователям как к неразумным животным вообще характерно для церквей. Рабы любят хозяев, как рабовладельцев-людей, так и рабовладельцев-идеи.

Аболиционизм – не моё призвание. У меня есть дела поважнее, чем переубеждать вверивших свои души и банковские счета проходимцам. Настоящее уважение к свободе – уважение даже к самому отвратительному и глупому выбору. Но что я должен был и, сказать честно, очень хотел сделать – так это уберечь разумную часть России и остальной мир.

Я вызвал на встречу парламентскую оппозицию.

Сперва я планировать тайные переговоры, но по здравом размышлении передумал. Российская оппозиция не способна что-то держать в секрете, поэтому я решил только имитировать секретность и оказался прав: первые сообщения о нашей встрече появились в Сети спустя десять минут после её окончания, и источником был не я.

Всемирный банк любезно предоставил мне зал для переговоров. Оппозиционеры тихо заползали в здание через служебный вход и долго петляли по коридорам, пока наконец в конце пути не открывали дверь и не попадали в тёмное помещение, где за длиннющим столом в окружении безвкусных аквариумов сидел я, как итальянский дон.

– С чем вы пришли ко мне? – задал я вопрос, но оппозиция не оценила эстетику момента и, вместо того чтобы подыграть мне, сразу принялась ныть.

Они жаловались, что им запрещают агитацию в регионах, ограничивают в эфирах на ТВ, блокируют в Сети, что мобилизованы бюджетники и РНЦ через посредников спонсирует своих депутатов, и прочее, и прочее, и прочее.

«С такой командой нам Рим не взять», – думал я, выслушивая их стенания. Я принёс им кое-какие бумаги, закрытые данные заказанных Организацией опросов: они демонстрировали, что общество устало от медийного присутствия Церкви и есть спрос на антиклерикальную повестку.

– Хорошо, но как нам её отработать? – хныкал какой-то социалист. – Мы постоянно ругаем патриархию, но этого мало, это не работает.

– Конечно, не работает, – сказал я. – Вам нужно переходить к действиям.

– Авельц, мы не в Нью-Йорке, – обиделся тот. – Хотите что-то предложить – предлагайте уже!