Жизнь Ленро Авельца

– Но Бог в него верит, – вдруг вскричал, как настоящий проповедник, Джонс. – Знаете, где я вырос, Ленро? Вон там, – он указал рукой на север города, – но не в небоскрёбах, а дальше, в маленькой деревушке, где был один компьютер на десять домов. Я чистил сортиры, чтобы заработать денег и купить лекарства маме, пил грязную воду, ел рыбу с глистами. И каждый божий день я видел через реку огни этого города…

Всё это я знал.

– Я смотрел на него, и знаете, как я его ненавидел? Я презирал его, и завидовал ему, и так хотел сюда попасть. Думал, здесь-то нет нужды в поте лица зарабатывать на кусок хлеба, здесь-то все счастливы, здесь и есть тот Эдем, о котором говорит Библия.

Сейчас, следуя христианской методичке, он должен был упомянуть, что мегаполис на самом деле оказался Содомом и Гоморрой или на худой конец Вавилоном, но Джонс этого не сказал.

– Я вас ненавижу, – понизил он голос. – Не любовь движет миром, а святая ненависть. Не любовь его спасёт, а ненависть.

– Апостол Павел с вами бы не согласился.

– А плевал я на апостола Павла, – оборвал меня Джонс. – Я ненавижу вас и договариваться с вами не буду. Есть в вас хоть капля гордости – стреляйте по мне, и я умру мучеником. А нет – так уйдите с дороги и ждите, пока я сам доберусь до вас.

Он отвернулся и пошёл прочь.

– Уэллсу так и передайте, – крикнул он через плечо, – компромисс невозможен. Да, смерть!

И толпа, которая затихла на время нашего разговора, вдруг взорвалась диким воплем:

– ДА, СМЕРТЬ! ДА, СМЕРТЬ!

– Ты слышишь это, Ленро? – спросил меня Карт, подойдя ближе и положив руку мне на плечо. – Ты видишь это? Эти люди могут изменить мир.

– Он ведь сошёл с ума.

– Он романтик.

– Он безумец.

– А ты кто? – Карт усмехнулся. – Притащился сюда и думаешь, я полечу с тобой? Брошу людей, которые вернули мне смысл жизни?

– Я ведь сделал это ради тебя.

– Не стоило. – Энсон смотрел мне в глаза.

– Джонс – маньяк, а не романтик.

– Джонс вселил в меня веру. Не в Бога, а в жизнь, в то, что есть ещё достойные люди…

– Такие, как Джонс?

– Такие, как они, – Энсон указал на толпу, – которые ещё верят, что можно изменить…

– Я в это тоже верю, Энсон! – почти закричал я.

– Нет, – покачал он головой. – Ты не веришь.

– В кабине есть место для тебя, – сказал я ему. – Пожалуйста, полетели со мной. Джонс тебя отпустит, ему не ты нужен, а ядерная война. Летим. Я не хочу тебя потерять, как потерял Еву.

– Об этом нужно было думать раньше, – ответил он. – А теперь я мертвец. И лучше я умру здесь, рядом с людьми, которые гибнут с верой в лучший мир, чем в своей пустой квартире от передоза.

– Ты уверен? – спросил я. – Пожалуйста, Энсон, подумай…

– Поздно, Ленро, – ответил он. – Ты опоздал на десять лет. Мы все опоздали.

– Если можно спасти город…

– Нет, нельзя, – сказал Энсон. – Жизнь – это вообще печальная штука.

– Я это запомню.

– Я провожу тебя, – сказал Энсон, и мы пошли обратно.

– Ты вспоминаешь Аббертон? – спросил он.

– Бывает.

– Кого вспоминаешь?

– Еву и тебя.

– А я уже никого не могу вспоминать. Все дорожки в моей голове ведут только к Еве. А Ева ведёт к тому, что мне хочется броситься вон туда. – Энсон махнул в сторону реки.

– Мне тоже жаль, Энсон, – сказал я и почувствовал, что щиплет в глазах. – Я ведь её любил.

– А помнишь собеседования? – спросил он. – Когда Ева отправилась в Китай, а я от всего отказался, а тебя выбрали из-за того эссе…

– Я написал его из-за спора с тобой, – усмехнулся я сквозь слёзы (дело, конечно, было в ветре).

– Тогда у нас были продуктивные споры.

– Да, – согласился я, – не то что сейчас.

Мы помолчали.

– Я рад, Ленро, что ты прилетел, – сказал он. – Прости, что разочаровал тебя.

– Это не ты, – сказал я. – Я попытаюсь что-нибудь сделать…

– Спасибо, Ленро, – ответил он, иронизируя над моей жалкой ложью, – но всё уже решено. И я этому, честно говоря, даже рад.

– Джонс – это чудовище…

– Да, Джонс – чудовище, – согласился со мной Энсон. – А тебе пора улетать, потому что скоро твои друзья всех нас взорвут.

– Если Джонс прикажет взорвать Нью-Йорк.

– Этого я не допущу, – вдруг удивил меня Карт. – Я тут не терял времени даром, у меня есть кое-какие связи в его штабе… Ты же не думал, что все шанхайцы свихнулись на почве классовой вражды?

Я молчал.

– И среди китайцев, дорогой расист, есть приличные люди. И даже, рискну шокировать тебя, среди военных.

Так что, любимый читатель, если ты живёшь в Токио, или в Тайбэе, или в Нью-Йорке, или в Москве – знай, вполне возможно, ты жив только благодаря странной выходке эксцентричного философа, законченного наркомана и величайшего ума поколения, решившего свести счёты с жизнью поистине сложным и необычным способом.

– Сделай так, чтобы это было не зря, – сказал он мне на прощание. – А я постараюсь сделать так, чтобы твой дом в Нью-Йорке уцелел.

– Я никогда тебя не забуду, – сказал я Энсону.

– Прощай, Ленро, – сказал он, и я забрался в кабину.