Жизнь Ленро Авельца

– Энсон, – отозвался я, подходя ближе. Представляю, как мы выглядели со стороны: оба в помятых костюмах, с отпущенными, бьющимися на ветру галстуками, неопрятные и усталые. Не знаю, то ли это были последствия затяжной депрессии, то ли Джонс морил его голодом, но Карт выглядел хуже меня – проделавшего, между прочим, путь длиной в полмира ради него.

– Вид у тебя дерьмовый, – сказал Энсон, протягивая руку, – как у всей твоей дерьмовой ООН.

– Дерьмовый, – согласился я, – только живой, в отличие от вас с Джонсом.

Услышав меня, «себастьянцы» насупились, а Энсон вдруг улыбнулся. Я долго думал, что же сказать ему при встрече, но так ничего и не придумал, поэтому стоял, как дурак, и молча смотрел на него.

– Зачем ты прилетел? – спросил Энсон.

– Увидеть Джонса, – ответил я, – и забрать тебя.

Энсон покачал головой и пригласил идти за ним. Автоматчики остались около вертолёта. Энсон, щурясь от яркого солнца, отошёл к ограждению обзорной площадки и повернулся ко мне.

– Посмотри вокруг, – сказал он. – Видишь людей, которые готовы отдать свою жизнь? Видишь людей, готовых умереть? В Нью-Йорке и в Лондоне ты таких не увидишь. Таких лиц там нет.

– Еву не вернуть, Энсон. – Я надеялся, что смогу задеть его за живое. – А этим людям необязательно умирать.

– Они и не умрут, Ленро, – подался он вперёд, – они не умрут и никто не умрёт, если ты и твои друзья не убьёте их.

– Ты ещё можешь их спасти, – сказал я ему, ни секунды в это не веря. – Всё ещё можно изменить, ещё не поздно.

– Ты так думаешь?

– Пока мы живы, всё возможно.

– А я уже мёртв, ты сам сказал. – Он развёл руками. – И все эти люди, которые скандируют сейчас лозунги, тоже все уже мертвы.

– Энсон, я не буду тебе врать.

– А ты умеешь иначе?

– Организация всё здесь уничтожит, – сказал я ему. – Если Джонс не отступит, другого выхода не будет…

– И сама сдохнет, – сказал он. – Сама сдохнет, и за это я готов умереть.

– Они ведь все погибнут.

– В этом и есть смысл жизни, мистер Авельц, – вдруг передразнил моего отца Карт. – В том, чтобы умереть.

Он отвернулся от меня и посмотрел вдоль набережной. Я проследил его взгляд и увидел спешащего к нам преподобного Джонса.

Он шёл один, без помощников и советников, без обычной для правителей свиты. Пара «себастьянцев» держались на расстоянии, и толпа скандировал его имя.

– Если ты скажешь ему, если ты его убедишь…

– Помолчи, – оборвал меня Энсон.

Джонс был в пастырской робе с серебряным крестом на груди и в знаменитых круглых очках. Он ничуть не изменился с тех пор, как я видел его в последний раз, – хотя, возможно, дело в том, что я регулярно наблюдал его в Сети все эти годы. Приблизившись к нам, преподобный вознёс к небу руки и затем широко раскрыл их, словно намеревался заключить меня в объятия.

– Ленро Авельц, – крикнул он, – милости просим в дом обречённых.

Так я стал последним человеком, который живьём видел преподобного Джонса и пожал ему руку. Я не хотел этого делать, но его глаза заворожили меня – за прошедшие годы мы оба постарели и стали хитрее, но его глаза приобрели какое-то особое гипнотическое свойство. Я просто не смог противостоять желанию и протянул ему свою ладонь, которую он пожал и накрыл второй рукой сверху.

– Я знаю, вы по личному делу, – быстро сказал он мне, – и я знаю, вы прилетели не для того, чтобы встретиться со мной, но… – он выглядел оживлённым и слегка раздёрганным, словно был немного навеселе, – вы знаете, чем всё закончится.

– К сожалению, знаю, преподобный.

– …лучше меня или Энсона. И я хотел, чтобы вы это увидели.

– Я вижу город, – сказал я ему, – который может стать великим.

– О, великим он станет, – ответил мне Джонс. – Это я вам обещаю.

– Организация готова пойти на компромисс. Организация – это не только Мирхофф…

– Я знаю правду о нём.

– …и не его окружение, – продолжил я. – Есть люди, с кем вы можете договориться…

– Ленро Авельц, например? – встрял Энсон.

– Генерал Уэллс, – сказал я, – готов…

– Компромисс невозможен! – перебил меня Джонс, повернувшись к реке. Ветер растрепал его поседевшие волосы и чуть не сдул с носа очки. Роба обтянула его тело, и я увидел, насколько тонкие у него руки и ноги, какой он худой. – Я умру вместе с городом, а город умрёт вместе со мной. И потомки – не мои, ваши – запомнят этот день. Они запомнят и меня, и Энсона Карта, и уничтоженный Шанхай, поверженный, но не склонившийся. О нас сложат легенды, мы будем жить в памяти. Ваша Организация треснет по швам и распадётся – скреплённая деньгами и склеенная амбициями, она не выстоит в этом бою. Мы погибнем, но за собой мы утянем и всех вас, лживых и порочных. Вы никогда не победите, потому что за нами правда, за нами Бог.

– Докажите эту правду мирным путём.

– Видит Бог, не я начал эту войну. Её начали задолго до моего рождения, я – лишь пехотинец на ней.

– Вы генерал, Джонс, – сказал я ему, – думаете, Иисус бы одобрил ваше самоубийство?

– Иисус бы стоял на моём месте, – улыбнулся тот, – вот так разведя руки и призывая ракету упасть на свою голову.

– Энсон ведь не верит в Бога, – указал я на друга.