«Жизнь моя, иль ты приснилась мне…»

Эти двое разговаривали поверх Марфинькиной головы, как будто та была неодушевленным предметом. Неряшливый кругляк отступил на шаг, чтобы лучше разглядеть пришелицу.

— Что ты хотела знать, детка?

— Я… хотела… мне интересно… в общем меня интересует… Выбор.

— Вот как? Ну, задавай свои вопросы.

Наступила неловкая пауза, Марфинька полуобернулась к «Шапочке», чтобы та пояснила, что все это означает.

— Детка, это Отщепенец, он вне общества, когда-то он был Чупа-Чупсом.

Ничего не понимающая Марфинька продолжала таращиться на «Шапку», та смутилась.

— Я тебе солгала, когда сказала, что никто «оттуда» не возвращался.

«Вот это да!» — от страха Марфинька забыла формулировки всех мучивших ее вопросов. Вокруг чувствовалось некое оживление, все зашевелились.

— Расскажите, пожалуйста…

— Милая, за такие откровенности могут и выпихнуть.

— Но ведь закон запрещает…

— Закон… закон — это Пряник. Во имя порядка и ради сохранения законности, это он так говорит.

— Хотя бы скажите, к Выбору надо стремиться или избегать его?

— М-м… и то и другое глупо. Чему быть, того не миновать.

Вокруг пихались все сильнее, среди крошек и трухи замелькали фантики.

Марфинька с интересом наблюдала, как шоколадная элита прокладывала себе путь локтями.

— Конечно, я понимаю. Вот и ответ на мой вопрос. Вряд ли кто-нибудь стал так прятаться от своего счастья.

«Шапочка», оттесненная от Марфиньки потоком беженцев, приложила усилия и вернулась к ней.

— Зря ты так думаешь. Они боятся неизвестности, недостаток информации порождает страх и религиозные предрассудки. Скажи ей, Отщепенец, свои ощущения.

— Подхватили, раздели догола… потом… меня лизали… это очень приятно. Потом отвалилась палочка, и я очутился во рту…

— И…?

— Меня почему-то выплюнули обратно в вазу, униженного и оскорбленного. Больше ничего. Теперь влачу… Ой, Пряник, пардон, я смываюсь.

Куда он подевался, Марфинька не поняла, но он исчез. Видимо, именно это качество помогало ему так долго жить на дне.

Пряник, увидев Марфиньку, вдруг остановил свое стремительное продвижение.

— Быстро ты, детка, научилась правильно действовать. Молодец, так держать.

И продолжил свое бегство, а Марфиньке вдруг подумалось, что вряд ли его уродливое тело могло остановить на себе Выбор. Ну да ладно, пусть думает, что он в опасности. Ничего этого она не произнесла вслух, только сказала «Шапочке»:

— Я пойду.

— Куда?

— Наверх.

— Там опасно.

— Разве это опасность, когда это так приятно?

— Но Отщепенец не сказал тебе самого главного… что он незаметно для себя потерял тогда больше половины собственного тела. А если бы его не выплюнули?

Марфиньке еще трудно было понять такие сложные вещи. Ей казалось, что любое событие, либо плохое, либо хорошее, а чтобы удовольствие было столь опасным, это трудно прививалось в ее небольшой головке.

После недолгого раздумья среди всеобщего хаоса она решительно начала подниматься вверх. Навстречу ей неслись испуганные собратья.

— Неслыханно. Уже выбрали четверых новеньких, одну «Ласточку» и «Белочку», но это не все… может, у них праздник?

Обрывки испуганных разговоров вселили в Марфиньку такой прилив сил, что она стала подниматься еще быстрее.

На поверхности она вздохнула и огляделась. Куда чего девалось? Ни одного блестящего фантика, только обломки старого никому не нужного печенья, да пара растерявшихся сестер. Она спокойно прошествовала на середину вазы и приготовилась ждать. Онемевшие в столбняке сестрицы, обреченно жались друг к другу.

Марфиньке стало так легко и весело от того, что не надо бегать и не надо бояться. Она чувствовала себя сильной, ведь она сама сделала свой выбор. Из-под обломков на нее пялились десятки глаз, некоторые со злобой, некоторые с презрением, но она знала, это от зависти.

Сейчас она была доброй, поэтому помахала сестрам, чтобы они спустились вниз, но уже было поздно. Густая тень птицей пролетела над вазой, застыла на секунду и плавно опустилась.

Марфинька кожей почувствовала волну ужаса, содрогнувшую поверхность, на которой она стояла… Ей очень хотелось зажмуриться, когда рука ощупывала содержимое вазы, но она сдержалась, потому что знала — такие поступки надо совершать без страха, сожалений и с широко открытыми глазами, а иначе грош им цена. В это время рука, не удовлетворившись поверхностными поисками, стала углубляться, раскапывая труху.

От вибрации ваза ходила ходуном, и Марфинька сделала решительные шаги вперед и бросилась в «ковш экскаватора». Рука замерла, нащупав нечто, затем, приподняв конфетку, вынесла ее на солнечный свет.

Марфинька была ни жива, ни мертва. Теперь она поняла, почему так мало ей рассказывали пережившие ЭТО. К руке присоединилась пара и они стали раскручивать фантик.

Марфинька даже себе боялась признаться в том, что она уже тысячу раз пожалела о своем дурацком геройстве, хотя согревало то, что о ней сложат легенды, и молва переживет не одно поколение конфет.