«Жизнь моя, иль ты приснилась мне...»(Роман в документах)

— Опять «виноват»! Мудачишка беспамятный! Я тебе, Василий, сколько раз говорил, что виноватых жизнь ставит раком! — и наставительно заметил: — Это не лучшее положение для женщины, а тем более для мужчины. Особенно для офицера! Я же тебе объяснял! Взял?

— Так точно! — поспешно подтвердил я, заводя мотоцикл. — Садитесь! Поехали! Вас ждет Лариса Аполлоновна.

— Фуражку давай! — проворчал Арнаутов, опускаясь на сиденье в коляске.

Я возвратил ему фуражку, мне было стыдно перед стариком: действительно, чтобы забросить его в Гуперталь, требовалось не более получаса, а я пытался ему отказать и теперь мучался.

— Ничего ты не взял, — огорченно проговорил Арнаутов. — Повторяешь, как попка, «Так точно!» — и все мимо сада с песнями. Все-таки ты фендрило! — не мог он успокоиться, укладывая фуражку между ног на дно коляски, и уточнил: — Фраер в кружевных фильдеперсовых кальсонах!

«Фраер в кружевных фильдеперсовых кальсонах» относилось к штатским и для офицера являлось крайне оскорбительным, но у меня достало сообразительности промолчать.

Вставив ключ зажигания и натянув мотоциклетные очки, я рванул педаль стартера, мотор завелся с полуоборота, я включил фару, и спустя секунды, наполняя треском спящий поселок, мы уже мчали по шоссе, ровному и гладкому, как и все дороги в Германии, в дивизию.

Свет сильной фары раздвигал темноту перед мотоциклом, бежал, скользил впереди по черной зеркальной ленте мокрого после дождя асфальта, аккуратный немецкий лес с обеих сторон подступал к самым обочинам, приятная росистая прохлада тихой майской ночи упруго овевала лицо. После сна в гараже голова стала вроде ясной, но на душе у меня по-прежнему было плохо: тягостно и неспокойно.

Я проклинал себя за то, что поехал ради Володьки отмечать злополучный день рождения Аделины, где оказался никому не нужным. В моем сознании, как в калейдоскопе, возникало, мелькало и проносилось все, что происходило несколько часов назад в госпитальных коттеджах. С чувством горечи я вспоминал и отвергнувшую меня Натали, и плешивого соперника-грузина, по сути глубоко несчастного человека, и свою полную отчужденность от гостей, кроме Матрены Павловны и, особенно, Тихона Петровича — к нему я испытывал великую симпатию и сожалел, что он так напился, — оказавшихся для меня чужими посторонними людьми, и подвыпившую «мамочку», чемпионку страны по толканию ядра Галину Васильевну, и, разумеется, самое постыдное и обидное — как, унижая мое офицерское, человеческое и мужское достоинство, она, с силой пригибая мою голову, тыкала мне под нос огромным тугим соском…

Меня тяготила и удручала ссора или размолвка с Володькой и его невестой, хозяйкой торжества. А что еще? Досада на себя за деревенскую непосредственность, выставившую меня перед гостями в нелепом и смешном виде. Но, кроме пляски вприсядку и спетой, назло всем, в состоянии опьянения сомнительной по смыслу частушки, я не допустил ничего недостойного и дурного.

После драки кулаками не машут… Вернуть и поправить прошедший вечер было невозможно, и потому о дне рождения следовало просто забыть. Однако тревожное чувство чего-то сделанного не так, подсознательное ощущение какой-то вины или виноватости — перед кем? — не покидало и мучило меня. Я пытался, но так и не мог определить, что же, кроме вчерашнего удивительно нелепого вечера, могло тяготить или беспокоить меня?.. Что еще?

Для ночной темноты я держал немалую скорость и буквально ни на секунду не сводил глаз с высвечиваемой фарой полосы асфальта. Мимо пронеслись две встречные немецкие легковушки, они промелькнули так быстро, что я даже при опущенных боковых стеклах не разглядел, кто в них находился, только заметил, что обе они не имели номерных знаков. Почему-то мне сразу вспомнились сообщения о нападениях немцев на дорогах, о бандитизме с использованием автомобилей; сбросив скорость, я съехал на обочину, остановился, выключил мотор, достав небольшой трофейный «вальтер», загнал патрон в патронник и снова положил пистолет в карман. Мне хотелось хоть несколько минут побыть в тишине и спокойно все обдумать, чтобы уяснить, что же сегодня сделано в моей жизни такого, из-за чего все получилось и сложилось не так, но дремавший в коляске Арнаутов сразу очнулся, спросил сонным голосом: «Где мы?», затем, пробормотав: «Подожди», вылез и отошел в темноту; я слышал, как в нескольких шагах у меня за спиной он справлял малую нужду.

— Парень — гвоздь, настоящий боевик, но вляпался прямо рожей в лужу. Друг твой втюрился как зюзя, а любовь не пожар, загорится — не потушишь! — вдруг с явным огорчением сказал он. — Любовь зла!.. Не мы выбираем, а нас прибирают… Жаль мне его, Василий!.. А вообще-то эффектная шлюха!.. Из дорогих!.. И в глазах — сперма!..