«Жизнь моя, иль ты приснилась мне...»(Роман в документах)

Это было настолько неожиданно и так ошеломило меня, что я потерял дар речи и буквально онемел. По дороге сюда мысленно, в голове я перебрал с десяток вариантов чрезвычайных происшествий: и воровство, и угон автомашины с аварией, наездом или другими последствиями, и ограбление какого-нибудь трофейного продовольственного склада или гражданских немцев, и вооруженное столкновение с комендантским патрулем или военнослужащими опергруппы НКВД, и пьяную драку с тяжелыми повреждениями или даже с убийством, и, наконец, изнасилование — по пьянке, потеряв рассудок, всякое могли натворить, но мысль об отравлении алкоголем мне ни разу в голову не пришла. Я даже вообразил себе несчастный случай с трофейной миной или фаустпатроном.

Подъехавший вслед за мной Арнаутов, по-видимому как и я, только утром узнавший о чрезвычайном происшествии, невыспавший- ся, хмурый, взглянул на меня и со вздохом удрученно сказал:

— Эх, Россия-матушка! — и скороговоркой, сквозь зубы, чтобы никто не услышал, добавил, — Василий, напирай на то, что все тобой было сделано по Уставу… В Левендорф приезжал на встречу с подполковником Бочковым… Из гостей, если будут спрашивать, назови Сусанну и Галину Васильевну, о встрече этой ночью с Булаховским — ни слова… В остальном — полная отрицаловка: был, уехал, ничего не знал.

Я не мог понять и поспешно соображал, почему о Сусанне можно рассказать, а об Аделине, Натали и Матрене Павловне не требовалось? Какая связь?

В это время за моей спиной раздался окрик: «Федотов!» и, обо- ротясь, я увидел в проеме большого окна учебного класса на втором этаже начхима дивизии майора Торопецкого, точнее его строгое лицо. Он курил и жестами подзывал нас:

— Заходите!

Набрав побольше воздуха в грудь, я переступил порог, громко и четко доложил:

— Командир пятьдесят шестой отдельной разведроты старший лейтенант Федотов!

В комнате за столом сидели пятеро старших офицеров, я всех их знал: дознаватели майоры Щелкин и Торопецкий, инструктор политотдела корпуса майор Дышельман, капитан контрразведки дивизии Малышев и в центре — прокурор дивизии майор Булаховский, с которым я несколько часов тому назад расстался. Все с пристальным вниманием уставились на меня.

По тому, сколько набежало дивизионного и корпусного начальства и нескрываемой обеспокоенности Арнаутова, я предположил, что происшествию придано особое значение. Из отрывочных разговоров и сообщений я понял, что об отравлении в роте еще ночью было доложено командиру корпуса — старика специально разбудили для этого, и он приказал провести тщательное параллельное расследование и утром доложить ему о результатах, отчего все теперь и крутилось с четвертой максимальной скоростью.

— Хорошо, что не доставили под конвоем, — с ходу огорошил меня Щелкин и спросил: — Где вы находились, Федотов, после пятнадцати часов двадцать шестого мая?

Я не считал себя большим психологом, но понимал, что их всех подняли ночью, они не выспались и были злы, раздражены, но устранить это я не мог.

— В Левендорфе… на встрече с подполковником Алексеем Семеновичем Бочковым, однополчанином моего друга старшего лейтенанта Новикова, отмечали победу и новое назначение подполковника.

— О подполковнике — не надо, — прервал меня Дышельман, инструктор политотдела корпуса по кличке «Соловей», — при чем здесь подполковник? Заруби себе на носу, Федотов, подполковник ни в чем не виноват и ты не прикрывайся его именем!

У меня заныло под ложечкой: я понял, что меня сейчас начнут распинать, уже заранее сделали виноватым, но в чем? Что конкретно мне стараются вчинить, я пока никак не врубаюсь.

— Все-таки, где вы находились, Федотов, до четырех часов утра? — повторно задал вопрос Щелкин.

— В Левендорфе…

— Да, немногословно…

Я убито молчал и плохо соображал, что от меня хотят услышать, и автоматически отвечал на последовавшие затем вопросы:

— В Действующей армии с какого времени?

— С сорок третьего.

— Так, — записывая в блокнот, произнес Щелкин.

— Из близких кто погиб?

— Отец, командир батальона, в сорок первом…

Булаховский, не взглянув даже на меня, произнес:

— Здесь все знают, кто такой Федотов и что в дивизии и в корпусе он на хорошем счету. Боевой офицер. Не надо биографии, это все есть в анкете и его послужном списке. Ближе к делу…

— Чем занимались ночью в Левендорфе? — и, так как я молчал, продолжил, — О чем молчим? Может у вас плохо со слухом?

— Абзац!

— Как это понимать — абзац? Что такое «абзац»? — раздраженно спросил майор Дышельман.

— С красной строки все придется начать, — объясняю я. — И долгодолго отписывать мелким почерком.

— Насчет чего отписываться?

— Видела ли ваша бабушка сны, а если не видела, то почему. И по всем остальным вопросам.

— Тебе, Федотов, не дано права нам указывать. Ты разводы не разводи. Обвалялся — и стой! Твое дело телячье — правдиво отвечать. Ты имеешь право мыслить, а не высказывать свои мысли вслух, — зло оборвал меня майор. — Вижу тебя, как голого. Даже понимаю, чем ты дышишь и какой ноздрей сопишь!

— А я мыслю так, как написано в приказах и газетах, — с не меньшей злостью парировал я.