«Жизнь моя, иль ты приснилась мне...»(Роман в документах)

— Понял, — подтверждаю я, хотя не могу сообразить, какое же тут принуждение, когда она сама юбку на пупок откидывает; меня больше занимает другое, и я говорю Малышеву: — Товарищ капитан, вы сказали о немке, но ведь никакой немки у меня тогда не было. Честное комсомольское!

— А я и не говорил, что была. Это Торопецкий с Дышельманом предположили. И для перестраховки загнали в проект приказа. А командир корпуса подписал. Но была немка или ее не было — в данном случае ничего не меняло.

Еще в этот день мне запомнилась молодая украинка: красивая жгучая брюнетка, высокая, хорошо одетая, стройная женщина с царственной осанкой. Перед уходом, с милой улыбкой и уже откровенно кокетничая, она говорит Малышеву:

— Товарищ капитан… У меня направление в Анапу, а мне хотелось бы переписать его на Винницу.

— Почему же? — удивляется Малышев и заглядывает в ее анкету. — Вы же жили в Анапе… Отличный городок! Море, фрукты, песочек… Курорт!

— В Анапе у меня никого нет, — объясняет она. — Мама умерла, брат погиб… И дом наш разрушен — мне там просто жить негде. А в Виннице родная сестра с семьей и две тетки: у сестры трехкомнатная квартира, у тетушек, у каждой, свои домики с садами.

— Это уже доводы, — соглашается Малышев. — К сожалению, я не уполномочен и не вправе изменить вам направление. У меня и бланков таких нет, — объясняет он, разводя руками. — Это могут сделать только комендант лагеря, его заместитель или начальник учетного отдела… Вот вы два с половиной года работали скотницей у бауэра Лео Букса. Правильно я называю его имя и фамилию?

— Да.

— Здесь, в лагере, есть еще кто-нибудь, кто работал у него вместе с вами? Хотя бы короткий период?

— Нет.

— А что конкретно вы у него делали?

— «Остарбайтерин»[85] — восточная рабочая… Кормила свиней… навоз за ними убирала… комбикорм сгружала… брюкву, — припоминая, медленно перечисляет женщина. — Дрова колола… скотный двор чистила… это ужасно…

— А чем навоз убирали?

— Лопатой… вилами…

— И по сколько часов он заставлял вас работать?

Очевидно, подсчитывая, она на несколько секунд задумывается.

— По четырнадцать-пятнадцать…

— А как он с вами обращался?

— Ужасно!

— Бил?

— Еще как!.. Чем попало, — она всхлипывает и, вытащив шелковый платочек, прикладывает его к глазам.

— Вы не расстраивайтесь, — успокаивает Малышев. — Все это теперь позади, вы едете домой. А кормили вас как?

— Ужасно!.. Как свиней… на одной брюкве… Это я за последний месяц поправилась, — наклонив голову, она оглядывает свою фигуру и продолжает, — если бы вы увидели меня весной… вы бы меня теперь не узнали. Это было ужасно! — Она снова жалобно всхлипывает и прикладывает платочек к глазам. — Кожа и кости…

— Не расстраивайтесь, — повторяет капитан. — Вы левша?

— Нет, почему?

— Я только спрашиваю, — мягко поясняет капитан. — Я не гадалка, не предсказатель, но мне хотелось бы, если, конечно, не возражаете, — подчеркивает он, — взглянуть на жизненные линии вашей правой руки.

Она охотно поднимается со стула, легко подходит и с улыбкой кладет на стол перед ним руку, и он внимательно рассматривает поверхность ее ладони.

— Ну, что там? — кокетливо спрашивает она.

— У вас впереди долгая-долгая жизнь, — произносит как бы с облегчением он.

В последующие полтора-два часа еще у нескольких женщин он рассматривает ладони, и оказывается, что у каждой из них «впереди долгая жизнь», и при этом каждой он с нежностью поглаживает ладони пальцем, и в лице у него всякий раз я замечаю какое-то странное, удоволенное, даже чувственное выражение. Женщинам все это явно нравится, от их расстроенности и слез не оставалось и следа, а мне становится все более неловко: офицер советской контрразведки при исполнении служебных обязанностей проявляет какую- то непонятную нежность и ласку к репатрианткам, годами бывших у немцев, и делается все это бесстыдно, в моем присутствии, и было в этих нежностях, гаданиях с поглаживанием или ласках что-то противоестественное, неприятное.

После очередного поглаживания, когда женщина выходит, я, чтобы скрыть неловкость, рассматриваю свою ладонь и спрашиваю его:

— Товарищ капитан, а как… по какой линии вы определяете, что у них впереди долгая жизнь?

— Ничего я не определяю, — устало сообщает он, не прекращая подчеркивать отдельные строки в опросной анкете. — Ты обратил внимание, у кого я смотрю ладони?.. У тех, кто работал, как они пишут, на тяжелых физических работах. Они уверяют, что уродовались как рабы, по четырнадцать-пятнадцать часов в сутки, орудовали лопатами, топорами, вилами и даже кувалдами. А руки-то у них, как у принцесс! — с неприязнью воскликнул он. — И сами — сытые, холеные, ты же видишь!..

Боже ж ты мой, до чего сложна жизнь! Только теперь я понимаю, зачем он поглаживал, трогал пальцем ладони репатрианток, но почему он обещал каждой долгую жизнь, я сообразить не мог, а спросить постеснялся.

— В постели они работали, — после короткой паузы просвещает меня капитан. — И мозоли у них, если и есть, то совсем в другом месте.