Жизнь на фукса

— Сначала - у гетмана. Все идет на ять, делаю обыски в вагонах, отбираю кокаин, нюхаю и люблю Лидию. Ты не знаешь Лидию. Лидию лидийскую из Лидии-страны?! Все равно. Я люблю Лидию. Она любит меня. Мы переезжаем в Житомир. Но тут убегает гетман. 24 часа я вишу в безвоздушности. Потом внезапно перехожу к Петлюре - и опять в поезде — отбираю кокаин. Нюхаю. И люблю Лидию. Лидия любит меня. От Петлюры перехожу к отаману Беню. Живу на ять. Но тут на Житомир наступают большевики. Под Житомиром битва. Я бьюсь, как лев. Шрапнели рвутся над головой. Но дело ясное — каюк. Деваться некуда. Кокаина нет. Я в тоске. Надо отступать от Житомира. Бегу с позиций через город. Над головой-шрапнели. Одна секунда: куда бежать - к Лидии иль к матери? Решаю: мать — старуха, должна умереть. Бегу к Лидии. Мы выходим с ней на улицу Двенадцатого года. По ней идут части, играют марш. Я говорю ей: «Лидия, вы слышите?»

— Почему же на «вы»? — смеется Шуров.

— Так надо. Надо на «вы». Я говорю ей: Лидия, вы слышите? Но каждый марш звучит печально, в нем что-то уходит. И вот, быть может, ушло бесповоротно. Лидия не слышит моих слов. Их глушат приближающиеся звуки меди. Я целую ее на ветру в губы. И убегаю из Житомира с отаманом Бенем.

Ходоров вскакивает со стула и хохочет.

— Здорово?

Он в грязной форме немецкого солдата. Под распахнутым мундиром — голая татуированная грудь. Он мечется по комнате. И говорит снова:

— Ты, Андрей, наверное, думаешь, что я вот в этом грязном немецком мундире забыл Лидию? Ничего подобного. Тысячу раз нет! Вот уж три месяца, как я пишу ей письмо-монстр. Да, да! Письмо-монстр! Которое будет шедевром мировой интимной литературы! О, Лидия! Лидия узнает меня! Лидия поймет, что вот здесь, в Гельмштедте, я упал, раздавленный нечеловеческой усталостью. Андрюшка, письмо-монстр начинается так:

«Многоуважаемая Лидия Николаевна!» А кончается? Ты знаешь, как оно кончается? Оно кончается так, — кричит Ходоров:

— Они не умерли — нет же, нет!

Просто — не выстояли!

От Сены до Рейна! От Карпат до Бреста!

Андрей, ты понимаешь это? Ведь мы не выстояли! Не выстояли все — от Карпат до Бреста! Мы упали, раздавленные нечеловеческой усталостью!!

Когда Ходоров оставался один, он, как запертая собака, быстро бегал из угла в угол и что-то громко и быстро говорил. Вероятно, он писал письмо-монстр. Оно было еще не готово. Сделав истерическую сцену перед полковником Богуславским, разорвав на себе немецкий мундир, показывая татуированную грудь, Ходоров в кокаинной тоске требовал каких-то денег. Получив их, успокоился в полубессознании, в бреду. И так его увезли в Константинополь. Зачем? Куда? Он не спрашивал. Он дописывал письмо-монстр.

Чему нас учил герр Мюллер

Жить нам с братом было трудно.

Лесопромышленник города Гельмштедта, герр Мюллер, был не бог весть какой герр. Но все же был настоящим буржуем. Плотный. С синеватым, склеротическим носом. С крепкими пальцами. С обручальным кольцом. И с золотой коронкой зуба.

Мы ждали его на дворе, сидя на бревнышке. Он вышел на крыльцо медленно и с крыльца крикнул:

— Давно работаете на лесных работах?

— Недавно, — ответили мы.

— Русские? — крикнул герр Мюллер, услышав акцент.

— Русские, — сказали мы.

Герр Мюллер улыбнулся золотой коронкой. И сказал почти весело:

— Как иностранцам, платить по тарифу не буду. Хотите сдельно, по 2,25 метр? Поняли?

И, повернувшись широкой спиной, герр Мюллер ушел с крыльца в комнату.

А в шесть утра приказчик герра Мюллера отводил нам участок на порубе. Здесь, как мертвые люди, лежали покрытые росой сосны, дожидаясь наших скрябок.

Я остался в лесу. Брат ушел на соляные шахты. Там принимали так же просто. Мастер давал лампу, кирку, сажал в коробку и бросал на тысячу метров под землю, в соляные галереи взрывать соль, наваливать в вагонетки, везти их по рельсам, опрокидывать, снова взрывать соль, и снова везти, и снова опрокидывать.

Вечером в бараке собирались отверженные делиться впечатлениями. Человек семь. Все московские, киевские студенты, переделанные временем в офицеров и еще раз временем переделанные в шахтеров и дровосеков.

Не думайте, что так просто переделать интеллигента в неквалифицированного рабочего. Математик Московского университета, прапорщик Курносов, не дождавшись свистка, поднялся в первый же день из соляных шахт, прибежал домой, лег на постель, а вечером объяснял:

— Физически работа — нетрудная, могу. Но психологически — никак. Как подумаю, что до поверхности земли надо мной пласт в тысячу метров, так кончено!

Другие, пришедшие с работ, умывались, звенели котелками, отирали скрябки и хохотали над Курносовым:

— Ма-те-ма-ти-ка!..

Разве плохо, граждане, как следует выспаться? Встать не торопясь. Побриться. Умыться. При умывании растереться мохнатым полотенцем. Сделать гимнастику по Мюллеру, с приседаньями. Выпить горячего чаю с хлебом, сыром и маслом. И так как вас ничто не торопит, выйти на воздух и, втянув в легкие утреннюю свежесть, сказать: жизнь — это «волшебная эманация».