Жизнь на фукса

И кобылка весело повезла герра Мюллера по узкой лесной дороге. Хорошо на веселенькой кобылке ехать ранним утром по лесу.

1919 год

Так в моей памяти кончился 1919 год. Но этот год был жесток и труден. Жившие в нем чувствовали колебание вселенной. И слышали приближающееся гуденье подземных сил и лав.

Гуд девятнадцатого года я слышал, обдирая кору медных сосен. В нем кардинал Мерсье именем бога призывал Европу к интервенции. А Европа, разбитая параличом, жила с ногами, сведенными судорогой. Англия корчилась в стачке транспортников, звавших к солидарности пролетариев мира. Французская палата ратифицировала «Версаль». Габриэль д'Аннунцио аннексировал Фиуме и провозглашал «Венецианскую республику». Окруженное штыками, в Веймаре заседало германское национальное собрание. Берлин дрожал в голоде и холоде. Глава Советской Баварии, Курт Эйснер, пал на улице от руки графа Арко. В красную Венгрию вступали румыны. Деникин шел на Москву. Колчак — на Урал. Юденич — на Петроград. А фон-дер-Гольц залег броды и мосты Прибалтики. Русские эмигранты ставили в Берлине «Вишневый сад». Антанта свозила оружие в Польшу, где в пышной шляхте стоял Пилсудский. Не зная, что, как «юпитером», затмит его диктаторскую славу неизвестный Бенито Муссолини, вошедший в Рим в колонне фронтовиков.

Вот каков был 1919 год — в моей памяти кончившийся рыжей кобылкой, тихо убегающей по лесной дороге.

В следующем году я уехал в Берлин.

ПОБЕЖДЕННЫЙ БЕРЛИН

Финиковая радость

После двенадцати ударов на часах за одним годом идет другой.

За 1919-м двинулся 1920-й. Я провел его в Берлине. Тогда еще возле Аллеи Побед стоял деревянный монумент Гинденбурга. И в годы войны, за плату в 10 пфенигов, граждане в него вбивали гвоздик.

Я тоже хотел вбить. Но от горла до колен деревянный фельдмаршал был покрыт броней патриотических гвоздиков. И вбить было некуда.

Вскоре монумент был сломан. Видимо, так захотели лорд Кильманрок, де-Марсельи и граф Альдровани ди-Марескоти, приехав в Берлин. А может быть, даже — немецкое республиканское правительство.

Если каждый немец-провинциал расскажет подробно, чем знаменит его город, то далеко не всякий берлинец знает, чем славна столица республики. Берлинцы лишены романтизма провинции.

Аллея Побед, статуя Победы, Рейхстаг, Национальная галерея, Кайзер-Фридрих-Музеум, Шлосс Университет — я оставляю в стороне эти древности, переходя в чистую современность.

Кинотеатры Уфы, с великолепным дворцом «Уфы ам Цоо», радиобашни, резервуары газа, заводы Юнкерса, Сименса, Шварцкопфа, электрические поезда, унтергрунды, бары, дансинги — вот чем знаменит Берлин — зародышевая душа послевоенной Германии.

Чудесный Берлин. Если нельзя его — как деловую машину — любить. То надо уважать — за прямоугольность архитектуры, прямолинейность движенья, вымытость мостовых, за намордники на собаках, за равномерное снабжение города резервуарами кислорода, в виде садиков, зеленых площадей, не говоря уже о центровом Тиргартене.

Трудно немцу дать темп американца. И тем не менее Германия американизируется. А Берлин идет во главе. В киноквартале Фридрихштрассе директора-немцы уже похожи на директоров-американцев. А завод Форда в Берлине показывает рабочим, что значит по-фордовски не терять секунды в производстве. Это значит сделать из живого рабочего — мертвый механизм, который по воскресеньям играет в футбол.

Но это Берлин — сегодняшнего дня. А я хотел рассказать о Берлине 20-го года. Тогдашнее лицо Берлина трудно даже припомнить. Оно было сморщенным и голодным. Город стоял полумертв. Дрожал на ветру. Ибо границ страны не существовало. Антанта создавала новые. И английские офицеры в отеле «Адлон» ели привезенные с собой пудинги, презрительно смотря на покоренную нацию.

А нация искривленными очередями стояла за граммами маргарина, за куском хлеба, в юморе висельника назвав очереди — «полонезами». Берлин вытягивался в «полонезы», как тысячи протянутых жилистых рук. С треском шли по нему автомобили, гремя железными шинами. Треском рассказывая, как беден Берлин голого 20-го года.

Я по Берлину ходил с удовольствием. Он был для меня нов. А нет большей приятности, как идти незнакомым городом.

Характеристикой больших городов будут всегда проститутки. По ним можно многое узнать. Проститутки 20-го года ходили в ситцевых платьях и штопаных чулках, голодной стаей ища иностранца. Мопассан в рассказе «Фифи» немножко присочинил. Проститутка — коммерсантка. А коммерческое ощущение интернационально.

Когда женщина в ситцевом платье приняла меня за англичанина, она крепко схватила мою руку и завела в узкое, красноватое кафе, где пудренные картофельной пудрой проститутки танцевали в ситцевых платьях.

Я был не англичанин. Но я подарил ей коробку настоящих английских фиников. А она — от счастья — отказалась их есть, рассказав, что муж убит на войне, а дома у нее — пятилетний мальчик Вилли.