Жизнь на кончике скальпеля. Истории нейрохирурга о непростых решениях, потерях и надежде

Когда оперируешь человека, его анатомия далеко не всегда похожа на ту, которую помнишь по иллюстрациям в учебнике. Многое скрыто кровью, а ты сам можешь валиться с ног от усталости. Возвратная артерия Гюбнера по форме напоминает костяшки сжатого кулака. Ее ни в коем случае нельзя трогать. Я заметил эту артерию в мозге пациентки. Профессор тоже должен был ее разглядеть. Я раздвинул мозговую ткань, чтобы артерию было лучше видно. Стоит ее заранее найти и держать в поле зрения, чем оставить частично или полностью скрытой. А потом произошло совершенно неожиданное: через окуляры с увеличением я увидел, как кончик микроножниц, которые держал профессор, стал приближаться к артерии.

Когда профессор потребовал ножницы, я подумал, что буду делать маневр, предполагавший, что он что-то отрежет. Ножницы были пока не нужны, до них еще дело не дошло, но вот они появились и в сильном приближении и ярком свете подкрадывались к тому месту, где я работал. У меня появилось ощущение, которое возникает, когда чья-то рука начинает маячить перед объективом старомодного кинопроектора. Мое лицо находилось в нескольких сантиметрах от лица профессора, и нас разделял только микроскоп. Никто в операционной не видел того, что происходило внутри головы пациента, а ножницы в руках профессора приближались к артерии.

«Сэр, Гюбнер», — прошептал я, не отрывая глаз от микроскопа. Этого предупреждения должно было быть достаточно, но лезвия ножниц не останавливались и продолжали двигаться вперед. Я чувствовал себя так, будто смотрю, как закрывает пасть акула в фильме «Челюсти». «Сэр, Гюбнер», — повторил я уже более настойчиво. Он был очень близок к тому, чтобы поранить артерию. Последствия такого действия оказались бы для пациента просто ужасными. Если бы мы задели артерию, то у молодой матери парализовало бы левую ногу. Кроме того, ее промежность онемела бы на всю оставшуюся жизнь, а с ее умом произошли бы штуки и того похуже. Она стала бы абулической, то есть безвольной. Женщина очень медленно реагировала бы на происходившие вокруг нее события. Она стала бы апатичной, немногословной, безынициативной, бездеятельной.

Что я должен был делать? Что я мог сделать? Я был всего лишь нейрохирургом-практикантом, 29-летним парнем, начинающим работать в этой профессии и вкалывавшим по 120 часов в неделю. Я был женат, и у меня было два маленьких сына — одному год, другому четыре. Профессор был нашим боссом, и всех нас учили верить профессору. Быть паинькой. Среди нейрохирургов есть присказка: «Только настоящий мужик может так долго быть мальчиком». Он был профессором. Он обладал абсолютной властью. Незадолго до этого он в назидание всем уволил хирурга, у которого была беременная жена. Уволил без предупреждения. Через семь лет оценка и мнение профессора (и только его) решат мою судьбу. От него зависело, стану ли я практикующим хирургом. Спорить с ним во время операции значило напрашиваться на увольнение.

А что, если это была не артерия Гюбнера? Что, если я ошибался? Вдруг это была другая, безобидная артерия, которую можно спокойно перерезать? Мне очень хотелось, чтобы я оказался неправ. Я хотел, чтобы профессор был прав. От этого все то, что произошло чуть позже, стало бы гораздо проще. Но я знал, что мы оба смотрим через микроскоп на артерию Гюбнера. И знал, что, остановив профессора, рискую потерять работу.

Решаться надо было быстро, потому что ножницы профессора приближались к артерии. Если я ничего не предприму, жизнь пациентки пойдет под откос. Ошибку спишут, а катастрофу объяснят «индивидуальными особенностями анатомии» и «болезнью пациента». Именно такими туманными фразами оперировали на еженедельной встрече по вопросам неудачных исходов и смертности. Профессор встретится с пациенткой и членами ее семьи. Его звание и положение станут его индульгенцией. Я продолжу работать в отделении, и моя карьера не пострадает.

Если я попытаюсь его остановить, то, скорее всего, о карьере нейрохирурга можно забыть. Вероятно, профессор просто вышвырнет меня из профессии. Мне придется переквалифицироваться на терапевта, стать анестезиологом или уйти в отделение неотложной скорой помощи. Эти специальности казались мне менее интересными, менее важными и менее сложными. Мне нравилась нейрохирургия. Мне нравилась опасность, связанная с этой областью. Меня привлекало то, что работа нейрохирургом требовала от меня максимального внимания и высшего мастерства. Я начал учиться в общей хирургии и думал, что стану кардиохирургом. Но перешел на нейрохирургию после того, как профессор выгнал человека, у которого были одни из самых высоких баллов во всей стране. Меня взяли в эту программу в качестве замены. Однако, оказавшись в нейрохирургии, я об этом не пожалел.