Жизнь на кончике скальпеля. Истории нейрохирурга о непростых решениях, потерях и надежде

Это мой личный недостаток, не имеющий отношения к моему воспитанию. Это никак не связано с какой-либо травмой — их не было в моей жизни. Все дело заключалось во мне. Что-то внутри моего мозга, быть может в островке, заставляло меня определенным образом реагировать, и это мешало мне жить так, как я хотел. Мой мозг был одновременно пассажиром и водителем. Вот что интересно: мы — это наш мозг, но при этом мы выше нашего мозга. Это и создает наш ум, но он может побродить и вернуться, чтобы изменить наш мозг. Мозг — это единственный орган, который является самим собой и чем-то, что находится над ним, чем-то свободным, но при этом частично связанным, как воздушный змей. Он связан нейробиологией, но парит и танцует над ней. Мы — это думающая плоть. И это величайшая загадка вселенной.

Чтобы понять, как амбиции вызывают зависимость, схожую с наркотической, давайте рассмотрим нейрофизиологию азартных игр. Игроки не употребляют никаких запрещенных препаратов, но испытывают то эйфорию, то упадок духа и могут вести себя так же иррационально, как наркоманы. Азартные игры меняют химический баланс мозга. У истинной зависимости нет конечного пункта. В ней нет и высшей точки. Есть только жажда очередной дозы и ожидание следующего кайфа.

Моя зависимость была иной. Я нашел способ заставить токсичные и деструктивные стороны моей натуры приносить пользу. Или, быть может, мне просто хотелось в это верить. Я желал стать идеальным хирургом и доказать самому себе, что я не был посредственностью, которая умудрилась искалечить ребенка. Моя зависимость становилась сильнее, и я стал делать сложные операции, от которых отказывались другие хирурги. Даже зависимости, не связанные с употреблением препаратов, могут оказаться настолько сильными, что способны разрушать жизни и отношения с другими людьми — они становятся такими мощными, что им невозможно противостоять. Иногда я ощущал эйфорию, которую сложно описать словами. Это были ни с чем не сравнимые переживания, напоминавшие мне о том, на что я способен, о скрытом в каждом из нас потенциале, который имеют все те, кто готов использовать свободу сфокусированного ума.

Мозговую систему вознаграждения, основанную на дофамине, обычно излишне упрощают фразами вроде «дофаминовый кайф». Эта система не создана для того, чтобы мы бездумно жаждали награды, как крысы, получающие лакомство за прохождение лабиринта, или наркоман, предпочитающий кокаин еде. Все это, так сказать, палка о двух концах. Когда префронтальная кора не управляет — деструктивное поведение, когда управляет — адаптация. Система вознаграждения дает нам стимулы для того, чтобы испытывать удовольствие и находить конструктивные привычки привлекательными, — точно так же, как поврежденная система вознаграждения может привести к притуплению аффекта и отказу от потенциально целительного поведения. Надежда и предвкушение чего-то позитивного являются сильнейшими триггерами.

После Карины остался кратер — глубокая рана, перевернувшая мою нейрохимию и развалившая карточный домик, который я построил из престижа и успеха. Последствия операции Карины мучили меня и не давали покоя более десяти лет. Я пытался найти эмоциональные решения. Пытался найти решения духовные. Это была моя личная боль. Я начал мечтать о том, чтобы у меня родилась дочь, которую я смогу назвать Кариной. Но это не было выходом и решением проблемы. Чтобы избавиться от стыда и залечить кровоточащую рану в душе, я начал преподавать педиатрическую нейрохирургию, а также делать операции в развивающихся странах. Но, несмотря на то что я занимался этим из лучших побуждений и просто хотел помочь, все это делало меня еще более популярным и тешило мою гордыню.