Жизнь на кончике скальпеля. Истории нейрохирурга о непростых решениях, потерях и надежде

Если мы сделаем все именно так, то у матери появится шанс извлечь какой-то смысл из самого жестокого поворота судьбы — потери ребенка. Так мать и невеста Эдварда могли бы избежать патологической скорби, хронической, отравляющей жизнь тоски, в которой они, возможно, погрязнут на долгие годы. Благодаря алхимии трансплантации эта невосполнимая потеря спасет семь жизней. Нередко онкологические больные, пытаясь найти смысл в ужасной ситуации, в которой они оказались, становятся волонтерами в испытаниях новых лекарств. Даже когда сами пациенты знают, что им уже не жить, они хотят, чтобы нашли лекарство, которое поможет другим. Именно поэтому некоторые пациенты, такие как Джейн, отдают свое тело на аутопсию, которую делают сразу после их смерти.

Дэвид Кесслер, работавший с Элизабет Кюблер-Росс, считает, что существует шестая стадия принятия горя — придание смысла. Кесслер уже был экспертом в этой теме, когда горе постигло его самого: его сын умер от передозировки наркотиками в возрасте 21 года. Кесслер считает, что нахождение смысла — это единственное, что может сделать горе не таким беспросветным и даже придать ему некоторую надежду. Это утверждение справедливо для любого несчастья или потери. Придание смысла травме, трагедии и смерти помогает нам жить дальше, а смысл может прийти из самых неожиданных источников.

Мы — творцы своего нарратива, поэтому имеем решающий голос при ответе на вопрос: «Кто я?» Некоторым удается его найти только после собственной смерти, написав посмертный эпилог своей жизни в завещании. Эти люди отдают органы на трансплантацию. Отдают то, что могут, на дело, которое считают правильным. Джейн отдала для исследования свои опухоли. Несмотря на то что рак пережил ее, история Джейн продолжается: ее раковые клетки размножаются, двигая вперед научный прогресс и помогая найти панацею от этого жуткого недуга.

Мать Эдварда попросила меня вынуть катетер. Ее ребенок висел над пропастью, ухватившись за ветку, и она хотела перерубить ее, чтобы он упал. Я нарушил все правила и описал ей процедуру, от которой у меня и сейчас мурашки по телу. Его мать высказала еще одну неожиданную просьбу. Эдвард был ее единственным ребенком и последним из своего рода. Мать хотела, чтобы у нее был шанс стать бабушкой. Я договорился с хирургом-урологом о том, что у Эдварда вырежут яички. Это было прописано в согласии матери на то, чтобы ее сын стал донором. Мать надеялась, что экстракорпоральное оплодотворение (ЭКО) позволит невесте Эдварда забеременеть. Я так никогда и не узнал, осуществились эти планы или нет. Тем не менее я был рад, что мог помочь его семье найти выход из трагической ситуации и обрести надежду.

Я вышел из операционной с яичками Эдварда. У раковины перед входом в другую операционную мыл руки Грег. Мы обменялись взглядами. Мы не заговорили тогда и не обсуждали ту случайную встречу потом. В руках у меня был контейнер, в которых обычно хранят спасающие жизни «запчасти». Но в тот раз там были органы, которые потенциально могли создать новую жизнь.

Похороны Эдварда прошли в небольшом прибрежном городке. Я получил приглашение от его матери. Она публично благодарила меня и называла доктором Джандиалом. Ей было чуть за сорок, а она называла меня доктором и считала опытным нейрохирургом. Я чувствовал, что меня сильно переоценивают. На самом деле мне не удалось спасти ее сына от кровоизлияния в мозг, но тем не менее она была признательна. Я ощущал себя пилотом, который катапультировался незадолго до крушения самолета, в котором погиб ее сын. Скорбящие благодарили меня за то, что я пытался его спасти. В то время я не очень понимал, как разобраться со своими чувствами. После Эдварда я везде ощущал себя на чужбине; мне казалось, что я оказался в какой-то ссылке. Никому в больнице я не рассказывал о том, как мать приняла решение отпустить своего сына. Единственный раз, когда я почувствовал себя дома, был во время долгого разговора с матерью Эдварда поздним вечером в палате. Тогда я не был ни врачом, ни хирургом. Я был самим собой.

Открыв Эдварду путь к смерти мозга, я попытался предложить его матери способ найти смысл в происходящем безумии, в этой случайной трагедии. Я сделал это из лучших побуждений, я был на стороне пациента и его родных — не на стороне медицины, хирургии или комитета по вопросам этики — и не исходил из интересов частной клиники. Я склонил мать к этому решению, чтобы она могла обрести покой, могла со спокойной совестью дать указание вынуть катетер и ускорить смерть мозга сына, чтобы сохранить его органы для пересадки другим людям. Сохранив яички пациента, я почувствовал, что оказал ей дополнительную услугу, сделал нечто, выходящее за рамки моей работы. Я знал, что поступил правильно. Я был способен найти смысл в смерти и предложить страдающим людям выход, помогающий залечить душевные раны.