Лолита, Эмбика, Коло, Ива. Их жизненная энергия обитает в теле животного, а моя – в моем. Я силилась понять, что они чувствуют, утратив способность к рождению детенышей. И по большей части у меня ничего не вышло. Я читаю книгу за книгой о животных, изучая их повадки и надеясь стать более дикой. Еще я пытаюсь принять, что и сама являюсь биологическим существом, ничем не отличающимся от кита или лошади. Мне так не достает понимания животных, которое было у наших предков – первых людей, которые вышли на сушу и рисовали на стенах пещер существ, сочетающих в себе черты человека и зверя. «Есть все основания полагать, что первобытные люди ощущали себя гораздо ближе к животному миру, чем мы, – писал Жорж Батай. – Они, может статься, и дифференцировали от него себя, но не без колебаний, к которым примешивались чувства тревоги и ностальгии»[42]
.Глава 4
Мозг на пределе возможностей
В Париже, куда я приезжаю преподавать каждый июль, кажется, не признают кондиционеров. Меня подбрасывает каждый час, ломает, как торчка без очередной дозы, но не героина, а гормонов. Помимо приливов, мне приходится справляться с бессонницей и тревожностью. Я просыпаюсь по ночам и дрожащими пальцами тянусь за стаканом воды на прикроватном столике. Рано утром температура – под восемьдесят градусов по Фаренгейту. Если я брожу в тени Люксембургского сада, у выстроившихся в круг каменных королев, то, вопреки жаре, все же сохраняю ясность рассудка. Но когда температура добирается до восьмидесяти, а потом и девяноста градусов[43]
, Париж с его кремовыми зданиями, цветочными разливами, выстроившимися в ряд столиками кафе и стульями с плетеными спинками превращается в жаровню.Вечером, проведя целый день в удушающе жаркой аудитории, я сижу на диване в мансарде на пятом этаже и пытаюсь писать комментарии к работам студентов. Вдруг накатывает чувство, как будто меня поймали на лжи, а потом – страх. «Я испытал сильнейшее чувство страха, – писал Уильям Берроуз в романе “Джанки”. – Чудилось, что вне поля моего зрения находится некий ужасный образ, передвигавшийся при каждом повороте моей головы, чтобы я никогда не мог четко его разглядеть»[44]
.Я вернулась в Бруклин, но даже с включенным кондиционером и прижатой к животу прохладной гелевой подушкой мое тело требует эстрогена. Мозгу невдомек, что дело именно в эстрогене, и от горести и возмущения он посылает по нервам волны жара. Я представляю, как над самой головой колеблется пламя пятидесятников[45]
.В Святом Духе, в отличие от Отца и Сына Святой Троицы, больше женского, и появляется он лишь после того, как тело теряет целостность и становится проницаемым. Теолог Рудольф Бультман писал, что у Святого Духа есть два проявления: анимистическое и динамистическое. В анимистическом проявлении он как «независимая сущность… может снизойти на человека и овладеть им, позволяя или вынуждая демонстрировать проявления высшей силы». В динамистическом проявлении дух «предстает как безликая сила, заполняющая человека, подобно жидкости». Когда мой муж хочет хоть немного передохнуть от «арктического холода» и приоткрывает окно, впуская летнее тепло, я чувствую, как поток знойного влажного воздуха проникает внутрь, окутывает комнату и нависает над кроватью.
Я не могу спать. Мне трудно заснуть, я то и дело просыпаюсь. Ученые не могут ответить на вопрос, почему некоторые женщины испытывают проблемы со сном, как и на многие другие вопросы о менопаузе. Возможно, это связано со снижением уровня эстрогена, но точных доказательств этого нет. В темноте меня обуревают те же чувства, которые испытывал де Квинси, отказавшись от опиума: кажется, одна ночь длится сотни лет. Я лежу на боку, потом скидываю одело и переворачиваюсь на спину, задираю ночную рубашку и прижимаю к голой груди охлаждающую гелевую подушку. Я смотрю в окно спальни. Горячий ветер пробегает по листьям, поворачивая их серебристой стороной вверх. Лето вызывает клаустрофобию, в эти три месяца, как писал де Квинси, «бурная и необузданная щедрость природы делает разум более чувствительным к враждебным лету мыслям о смерти»[46]
.