Когда в субботу в середине апреля 2018 года я снова стою с другими протестующими у водного парка Майами, на улице уже жарко. Протесты стали более активными с сентября 2017 года, когда на город обрушился ураган Ирма. Океанариум стоит на узком участке суши между Майами и островом Ки Бискейн. Во время урагана море поднялось настолько сильно, что почти затопило дамбу с проходящей по ней трассой. Алехандро Динитро, который вместе с Мирной Трухильо возглавляет протестное движение, рассказал мне, что во время шторма Лолиту бросили одну в бассейне. В дикой природе киты во время ураганов могут отыскать себе безопасное место, но Лолиту оставили без всякой защиты. В этом крохотном бассейне ее могло расшибить о бетонные стены или ударить отколовшимися обломками. Если бы электричество отключилось и насосы встали, ей пришлось бы выживать в загрязненной воде. Лолита умерла бы у всех на виду, так и не узнав, кем была за стенами своей тюрьмы. «Больше всего я боялась того, – написала в своем блоге Саманта Берг, которая в прошлом тренировала китов, – что Лолита умрет в своем незаконно маленьком бассейне всего в нескольких ярдах от океана».
После двух часов на жарком солнце взрослые протестующие выдохлись, и мегафон забрала самая молодая из демонстрантов – двенадцатилетняя Сара. На ней сиреневая футболка с надписью «Животным не место в ваших уродских бассейнах», голубые шорты и теннисные кеды. Чтобы участвовать в протесте, она со своей мамой Джессикой прилетела из самого Делавэра. Сара высоко поднимает плакат, написанный черным и красным маркерами: «5 косаток погибли при отлове Лолиты», и раздает листовки, которые сочинила сама: «Десять причин не идти в океанариум». Когда я объясняю, что работаю над книгой, часть которой посвящена Лолите, Сара смотрит на меня с выражением, которое я сначала принимаю за восхищение, но потом осознаю, что это понимание. «Я тоже!» – говорит она.
Я чувствую родство с Лолитой, но и с Сарой тоже. Менопауза точно привнесла в мою жизнь одно – возрождение прежней яростной девочки внутри меня. Та страсть, которую я на время направила на домашние дела, теперь простирается во внешний мир. Я острее чувствую несправедливость и хочу бороться с ней. Само это противостояние может стать противоядием от менопаузы. «Энергия времени, насыщенная тревогой и надеждой, общая политическая атмосфера и определенный этап феминизма во многом объясняют тот факт, что я не помню наступления менопаузы… – пишет Грейс Пейли о 1960-х. – Я спрашивала у сверстников, старых друзей, и их ощущения очень схожи с моими. Мы были заняты. Жизнь была просто исполнена сопротивления, и надежда была необходима».
Надежда необходима. Ее дают мне самки, стоящие во главе стай в дикой природе. Никто не называет этих косаток «кучкой мусора» или «высохшими вагинами». Ни один врач не предлагает им гормональную терапию или вагинальное омоложение. В той форме матриархата, которую они создали, дети на всю жизнь остаются со своими матерями, особи женского пола после наступления менопаузы занимают лидирующие позиции, а зрелые пострепродуктивные самки учат молодых китов технике секса. Хотя самки косаток сталкиваются с почти непреодолимыми сложностями в своей среде обитания, год от года ситуация становится все плачевнее. Они наглядно демонстрируют то, чего не может ни одна женщина: проблема не в самой менопаузе, а в отношении к ней в патриархальном мире. Даже в последние месяцы жизни Бабуля не оставалась в стороне и сохраняла активность. Ее огромное величественное тело скрывалось под водой, поднималось и взмывало над поверхностью. Я помню ее запах, похожий на водоросли, и взгляд карих глаз, внимательный, настороженный и мудрый. На последней фотографии, снятой дроном всего за несколько дней до того, как ее объявили пропавшей, Бабуля выгибается, чтобы загнать лосося для L87, детеныша, недавно потерявшего мать. Возможно, тело Бабули дало сбой. На фотографии она выглядит похудевшей. «Должно быть, в какой-то момент, – сказала мне Джилз, – она решила, что ее жизнь окончена, и не стала всплывать на поверхность для очередного вздоха». В момент смерти J2 ушла еще глубже в море. Я вспоминаю о смерти своей мамы – задняя дверь дома широко распахнута навстречу последней одичалости, открыта, чтобы впустить ее внутрь.