Жизнь наградила меня

Однако, приземлившись в Новой Англии, я поняла, что по ценности и широте применения в этих краях моя профессия может сравниться только со специальностью энтомолога – знатока насекомых Новой Гвинеи. За два года поисков в Бостоне я не видела ни одного объявления, имеющего ко мне хоть какое-то отношение. Дома, в Ленинграде, я прекрасно знала, как получают недосягаемую работу. Ее получают благодаря нужным связям, иначе говоря, по блату. Было известно, кого пригласить на обед, кому дать взятку, кого обворожить.

Здесь у нас нужных связей не было. Надежды увядали, депрессия расцветала. Мой старинный приятель, в прошлой жизни известный литературовед, а ныне – нью-йоркский таксист (наверное, один из тех, о ком мне писал Бродский в Италию), усугублял мое уныние.

– Кому мы тут нужны с нашими научными степенями и «кухонным» английским? Пора повесить на стену в ванной кандидатские дипломы и стать реалистами.

Как оценить, насколько «кухонным» был мой английский? Америка – страна эмигрантов, поэтому американцы терпимы и великодушны. Когда я научилась произносить три фразы – «How are you?», «How much?», «Please, thank you», – мне говорили: «У вас превосходный английский». Когда я выучила еще десять фраз, мне говорили: «У вас очень приличный английский». Меня буквально распирало от гордости, пока все тот же приятель не спустил меня с облаков: «Какая же ты наивная дура! Только когда американцы перестанут расхваливать твой английский, можешь считать, что ты в порядке».

В конце концов, я засунула в стол свои дипломы и подала заявление в «Макдоналдс». Оказалось, что я слишком стара, чтобы бросать картошку в кипящее масло. В фирме «Хэппи Бэбис» мне не доверили нянчить детей, боясь, что я заражу их коммунистической идеологией. Дом престарелых не был убежден, что я справлюсь с мытьем полов и туалетов. И все-таки работу я нашла. И не какую-нибудь, а по специальности. Как же это случилось?

Проходя по Бикон-стрит мимо магазина сумок и чемоданов, я заметила в витрине лаконичный призыв «Help wanted» и толкнула стеклянную дверь. Мелодично прозвенел колокольчик, и я боязливо вступила на пушистый изумрудный ковер. Изогнутые лампы с опаловыми абажурами бросали холодноватый свет на дорогие кофры, замшевые сумки, чемоданы из крокодиловой кожи, изящные портмоне. Мне навстречу поднялся седой господин с манерами европейского премьер-министра и спросил: «Сап I help you?»

– Вот объявление в окне, – пролепетала я, тыча пальцем в витрину.

– Меня зовут Фред Саймон, – представился хозяин. Я тоже назвалась.

– Большой ли у вас опыт продажи чемоданов?

– Не думаю, – выдавила я, создав подобие улыбки.

– А когда вы в последний раз продали чемодан? – более осторожно поставил вопрос мистер Саймон.

Внутренне корчась от своего косноязычия, но пытаясь сохранить достоинство, я объяснила, что не только не торговала чемоданами, но вообще не продала в жизни ни одного предмета.

Премьер-министр улыбнулся, развел руками и сказал: «Sorry». Я тоже пробормотала «сорри» и, втянув голову в плечи, направилась к выходу.

– Подождите, а что вы вообще умеете делать? – остановил меня хозяин.

Я потупилась и объяснила.

Величие слетело с его лица. Он с размаху стукнул себя по коленке и взревел: «Really? Isn’t that amazing?» («Правда? Это поразительно!»)

Оказалось, что его сын, «малыш Дэвид», тоже геолог и профессор Массачусетского технологического института, всемирно известного MIT. Бурно переживая удивительное совпадение, Саймон-старший ринулся к телефону, и уже через два часа я постучалась в кабинет профессора.

Дэвид Саймон сидел, развалившись в глубоком кресле. Он был одет в заплатанные шорты и красную майку, надпись на которой призывала беречь рептилий. (Было ясно, что в семье происходит фундаментальный конфликт.)

Его волосатые ноги в стоптанных кроссовках покоились на столе, на кипе студенческих работ. Рыжая всклокоченная борода, сливаясь с нечесаными лохмами, придавала профессору сходство с запущенным скочтерьером. Я присела на краешек стула и без запинки ответила на вопросы, которые обязательно задают, как только услышат мой акцент: «Where are you from?» и «How do you like America?». Дэвид предложил мне кофе и с гордостью показал фотографии жены, трех дочек, пуделя и двух сиамских кошек. Разумеется, я шумно повосхищалась. Затем мы перешли к делу.

– К сожалению, я ни черта не смыслю в слабых грунтах, – огорченно сказал он, прочтя мое резюме. – Честно говоря, в студенческие годы я провалился на экзамене по их физическим свойствам… Но вот Берт! Ну конечно же Берт! – воодушевился он и с таким же энтузиазмом, как его отец, схватил телефонную трубку. Его разговор с таинственным Бертом оказался выше моего понимания, но вселял надежду, потому что он кивал головой, приговаривая «Yes, of course». Повесив трубку, он вырвал из блокнота листок бумаги, написал фамилию таинственного Берта и начертал план, как до него добраться. Взяв в руки бумажку, я прочла: Herbert Einstein.

– Какое знаменитое имя! – блеснула я эрудицией. – Уж не родственник ли он случайно…