Жизнь наградила меня

Они стояли надо мной неподвижно. Лбы перетянуты кожаными обручами с медными нашлепками, на руках – такие же браслеты. У двоих черные патлы свисают до плеч, у третьего заплетена коса. Одеты в джинсы, надписи на майках призывают: «Лучше быть активным сегодня, чем радиоактивным завтра», «Расщепляйте деревья, а не атомы» и просто, без затей, – «Проваливайте отсюда».

– Что это за штука? – краснокожие братья принялись разглядывать прибор.

На смеси двух великих языков, путаясь и заикаясь, я стала вещать о проблемах региональной гидрогеологии.

– Сама-то откуда? – перебил меня индеец с косой.

– Из Бостона.

– А до Бостона где жила?

С моим акцентом разве скроешься? Услышав про Советский Союз, парни переглянулись.

– Этого чемпиона, Васили Аликсиив, знаешь?

– Господи! Конечно! Василий Алексеев – мой близкий друг! Учились вместе!

На непроницаемых лицах-масках мелькнуло любопытство. Ледяное поле между нами дало трещину. И тут я вспомнила о совете доктора Смайли.

– Слушайте, ребята, в багажнике у меня есть пиво. Боюсь, что оно теплое, но…

– Прекрасная мысль, – обрадовались индейцы. – Симпсоны от пива не отказываются.

Мы расселись на лужайке, открыли пиво, и я дала потомкам ирокезов и алгонкинов первую в жизни пресс-конференцию. Я рассказала им про всеобщую воинскую повинность, про паспортную систему, прописку и – из педагогических соображений – про судьбу выгнанных со своих земель крымских татар. Судьба крымских татар их поразила:

– Ну, это уж слишком, – удрученно качали они головами.

От пива меня разморило.

– Как красиво у вас! Как спокойно!

– Да, местечко пока что тихое, – подтвердил один из Симпсонов. – Кстати, мы живем неподалеку, за холмом, мили полторы отсюда. Так что, если чего надо или случится чего, можешь на нас рассчитывать.

– Что может случиться?

– Всякое бывает… Есть тут у нас ребята одни, братья Дженнингсы. От них всего можно ожидать… Ну, нам уже пора…

Они пожали мне руку и исчезли так же внезапно, как появились… Я смотрела им вслед. Потом подняла машинально с земли сухой кленовый лист. Его прожилки напоминали индейскую ладонь.

Синдром Клаустенберга

Вскоре я осознала, что работаю в проектной конторе, как две капли воды похожей на советскую шарагу, с названием, непроизносимым ни при каких обстоятельствах, и жизнь снова обходит меня стороной. Наметились явные признаки депрессии: бессонница, плаксивость и непреодолимое желание затеять склоку с мужем и мамой по любому поводу. Что сделала бы я дома в Ленинграде? Пошла бы к врачу? Ни в коем случае. Я позвонила бы подруге, скажем, Наташе (Гале, Соне), я помчалась бы к ней на такси в половине второго ночи – именно на этом времени суток настаивают русские эмигранты, хвастаясь перед американцами глубиной и нерушимостью своих дружб, – и излила бы подруге душу. К пяти утра стало бы ясно, что мои беды – ничто по сравнению с ее. Я утешила бы Наташу (Галю, Соню), и мы расстались бы до нового душевного кризиса.

Не то в Америке. Здесь принято лечиться у докторов.

Впрочем, теперь и на родине не брезгают психиатрами. Вот что писала мне в Бостон наша Нуля: «Коля, племянник мой, совсем спился. Направили его в психдиспансер. Доктор попался душевный, долго беседовал и выписал таблетки. Коля таблетки съел и снова пришел. А врача того уже нет. Помер, царство ему небесное, повесился по пьянке. А к другому Коля идти стесняется и пьет злее прежнего».

Друзья посоветовали мне вдумчивого итальянского психиатра по имени Джованни Ломбарди. Я записалась на прием в три часа и без пяти три вошла в его офис.

– Доктор примет вас через две минуты, – ласково улыбнулась секретарша.

Доктор принял меня через час. Черная бородка клинышком, томные с поволокой глаза, вкрадчивые кошачьи движения, многозначительное пожатие мягкой руки.

– Что вас беспокоит? – дивным баритоном спросил он.

– Всё, – сказала я, и к горлу подкатил ком. – Во-первых, часто болит голова.

– Подумайте, и у меня тоже, – сказал он и потер пальцами виски.

– Раздражительность, отвращение к семье и друзьям.

– А как насчет «О боже, я старею»?

Я кивнула, сраженная его проницательностью.

– Что-нибудь еще?

– Впустую потраченное время. – Я надеялась, он поймет намек.

– Звучит так грустно. – Сицилийские глаза доктора Ломбарди увлажнились. – Расскажите о первых двух годах вашей жизни. Как складывались ваши отношения с матерью?

– Так себе. Она творческая личность. Вечно то в театре, то в Доме кино. Просмотры, репетиции, спектакли. Я видела-то ее не каждый день. Меня растила няня.

– Понятно. У вас развился комплекс ожидания. А как вы переносите ожидание автобуса или метро?

– Никак. Хватаю такси.

– А очереди? Скажем, в кассу супермаркета или в кино?

– Очереди были главной причиной моей эмиграции из Советского Союза.

– Синдром Клаустенберга, – оживился доктор. – Будем лечить. Приходите через неделю. Уверен, что смогу вам помочь.

В следующий раз Джованни Ломбарди принял меня на полтора часа позже назначенного времени. Когда я входила в кабинет, у меня тряслись руки.

– Что вас беспокоит? – поводя очами, спросил он.

– Синдром Клаустенберга! – рявкнула я.