Жизнь наградила меня

Они бежали, спасаясь от немцев, на юг Франции, оттуда в Португалию и наконец оказались в Нью-Йорке. Алекс начал работать в журнале «Vogue», а Татьяна открыла мастерскую шляп в знаменитом нью-йоркском магазине «Saks Fifth Avenue», и ее шляпы стали очень популярными среди дам нью-йоркского света. Шляпы были действительно хороши, но наверное дамам льстило, что их обслуживала потомок русской аристократии и вдова французского маркиза.

Уже через два года Либермана назначили художественным директором журнала «Vogue». В это же время он знакомится с американскими художниками-абстракцио-нистами и сам начинает заниматься абстрактной живописью. В те годы абстрактная живопись была не в чести, и художники-абстракционисты были непризнанными и нищими. Алекс всячески старался им помочь. Чтобы сделать их искусство достоянием широкой публики, он распоряжался снимать манекенщиц на фоне абстрактных полотен своих друзей. Но публика относилась скептически к абстрактной живописи. Их полотна, по словам Либермана, были «угнетающе доступны».

Он вспоминает один аукцион, на котором продавался рисунок Поллака.

«Аудитория смеялась. Я не знал тогда, чья это работа, но понимал, что ни один художник не заслуживает насмешки. И, хотя у меня было очень мало денег, я купил этот рисунок за сто долларов».

Либерман становится известным как скульптор в 1970 году, когда в Нью-Йорке, на площади перед Организацией Объединенных Наций, устраивается выставка его семи гигантских пламенно-красных скульптур, вызвавших сенсацию и восторженные отзывы критиков. Вот что написал об этой выставке художественный критик Роберт Хьюз:

«…Отличительной чертой работ Александра Либермана являются первоклассный вкус и сдержанность. Его искусство можно назвать тлеющим огнем, который может, но предпочитает не превращаться в испепеляющее пламя».

Либерман постоянно искал новые формы и методы работы с материалом. При этом ему была свойственна удивительная психологическая гибкость. Он мог месяцами вынашивать идею скульптуры, рисовать эскизы и строить металлические модели, готовя себя к ее созданию. Но, если ему в голову приходило что-нибудь совсем другое, неожиданное, он легко и без сожаления отказывается от старых, «выстраданных» временем планов. Невероятная работоспособность художника стала легендарной. Ему принадлежит около двух тысяч полотен и сотни скульптур.

И все же, и все же… Вспоминаю смех Алекса и его слова:

«Некоторые критики долгие годы обвиняли меня в дилетантстве. Они подозревали, что я несерьезно отношусь к своему творчеству… И только потому, что я имею другую, постоянную работу. Но ведь это нелепо – утверждать, что человек разбрасывается, если он способен заниматься различными вещами. Напротив, это дает удивительную возможность прожить несколько жизней».

Кроме того, что Алекс был художественным директором журнальной империи, художником и скульптором, он был еще и прекрасным фотографом и автором пяти книг.

Самая значительная, на мой взгляд, – «Художник в своей мастерской». В ней Либерман – в форме эссе и фотографий – рассказывает о величайших художниках современности, об их студиях, их творческих методах, их повседневной жизни и быте. А начиналось это так. В течение двенадцати послевоенных лет Алекс каждое лето отправлялся в Европу «в паломничество» по студиям европейских художников. В то время многие «отцы» европейского модернизма были еще живы и активно работали. В 1947 году, например, Матиссу было семьдесят восемь лет, Руо – семьдесят шесть, Бранкузи – семьдесят два, Франтишеку Купке – семьдесят восемь лет. Брак, Леже и Пикассо были представителями среднего поколения. Всё еще молодежью считались Джакометти, Сальвадор Дали, Бальтус.

Зиму Алекс и Татьяна Либерман обычно проводили в Нью-Йорке, а летом уезжали на юг Франции или на остров Иския в Неаполитанском заливе. Татьяна боялась летать, и они плыли в Европу на знаменитом пароходе «Куин Элизабет» пересекли Атлантический океан в общей сложности 64 раза.

В Нью-Йорке Либерманы жили на 70-й улице между Парк-авеню и Лексингтон-авеню. Им принадлежал трехэтажный особняк «браунстоун», в котором до конца 70-х годов собирался так называемый «весь Нью-Йорк». Об этих приемах на следующий день писала газета Нью-Йорк Таймс в разделе «Светская хроника»… К сожалению, этого блестящего времени я уже не застала.

В 1981 году Татьяна сломала бедро, перенесла две операции, и врачи запретили ей длительные поездки.

С Европой было покончено, да и на многолюдные светские рауты тоже не было сил. На моей памяти у них дома был устроен только один прием – в честь выхода книги Шмакова о Барышникове.

Каждую пятницу Либерманы уезжали в свое поместье, которое мы между собой называли Либерманией. Белый двухэтажный деревянный дом выглядел снаружи довольно скромно.