Жизнь наградила меня

Сколько самых разных определений для одного и того же человека! Какое всеобъемлющее описание биографии – от Уральской гряды до разряженной внешней среды.

Вознесенский описывает их последнюю поездку в Бостон, на фестиваль "Делаем музыку вместе" (подруга, которая увезла Шмакова из Бостона в Нью-Йорк – это я).

В свое последнее рожденье
Уже оттуда прилетал.
Мы вместе ехали. Раздельно
Глядел, как будто из зеркал.

Невесело шутил Барышников,
Принц иронический, Парижников,
Его с Плисецкою гала
ты ждал. Просил под водку рыжиков,
но чувствовал себя паршивенько.
Тебя подруга увезла.
Ты был улыбкою таланта, укором веку своему.
Тебя бездарность утомляла.
Ты не любил его баланды и кулинарил потому.
Что написать? «Геннадий Шмаков,
Ты не любил в душе башмаков».
Строка понравилась тебе.
Строка была за всякой гранью.
Ты улыбаешься из-за грани…
Вот всё, что можно между нами.
Вернется прах, отпетый в храме,
На родину. Но ты, ты где?..
Ни в Ленинграде. Ни в спецхране.
Ни в USA. Ни в СПб.

Два разных поэта. Два разных описания, и Генка встает как живой.

Либерманы и Либермания

Большую и важную роль в моей жизни сыграла встреча с Александром (Алексом) Либерманом и Татьяной Яковлевой-Либерман, замечательными людьми, дружбой с которыми неожиданно и счастливо наградила меня судьба.

Алекс был художником и скульптором, а также легендарной фигурой в мире, диктующим моду и элегантность. Последние сорок лет своей жизни он был одним из руководителей журнальной империи «Conde Nast Publications», включающей такие журналы, как «Vanity Fair», «Glamour», «Vogue», «Allure», «Mademoiselle», «House and Garden», «Traveler», «Self» и другие. Его жена, Татьяна Яковлева-Либерман, известна в истории русской литературы как парижская любовь Маяковского.

Познакомили нас с Либерманами Шмаков и Бродский.

Однажды, когда мы были в Нью-Йорке, Гена позвонил и сказал, что они с Бродским идут на интересный вечер в музей Гуггенхайма, и не хотим ли мы с Витей к ним присоединиться? Конечно мы хотели. В музее показывали фильм под названием «Lifetime Burning» (что можно вольно перевести на русский язык как «Одержимость»), посвященный творчеству Александра Либермана и приуроченный к его семидесятилетнему юбилею.

На один день «арена» Гуггенхайма стала триумфом русского искусства, или, вернее, русского в искусстве. Не уверена, что надо навешивать на искусство ярлыки национальной принадлежности. В самом деле, нужно ли считать русским творчество Кандинского, или испанским творчество Пикассо, или английским творчество Генри Мура?

Алекс был очень хорош собой – седой, зеленоглазый, с коротко подстриженными усами. Когда Шмаков и Бродский нас с Витей к нему подвели, он разговаривал с окружавшими его друзьями и журналистами на русском, английском и французском языках одновременно. Блестящее произношение и безукоризненные манеры делали его совершенно неотразимым. Знакомясь с нами, он задал несколько вежливых вопросов и выслушал нас с таким вниманием, будто мы были в музее одни и вокруг не толпились восторженные почитатели, желая поздравить и пожать ему руку. Эта способность абсолютно сосредоточить свое внимание на собеседниках, даже таких незначительных, как мы, встречается среди людей его ранга очень редко.

Татьяна – высокая блондинка в красном шелковом брючном костюме – даже не одарила нас обязательной при знакомстве улыбкой. На ней не было никаких драгоценностей, кроме большого гранатового перстня в форме шара на левой руке. Нам уже шепнули, что она старше Алекса на шесть лет. Она и не казалась моложе своих семидесяти шести, но очевидно, что в молодости была красавицей. Меня поразило ее сходство с Марлен Дитрих. Впоследствии я узнала, что Татьяна и Марлен были близкими подругами и, действительно, так похожи, что их принимали за сестер.

Татьяна оглядела нас испытующим взглядом и, вероятно, одобрила, потому что, повернувшись к Шмакову, сказала очень низким голосом: «Привези их к нам в деревню на уикенд». Оказалось, что «деревня» – это их поместье в городке Уоррен в штате Коннектикут, в 95 милях от Нью-Йорка (и, соответственно, в 150 милях от Бостона).