Жизнь наградила меня

Всё это как-то сумбурно и осложнено дурными мыслями и бессонницей. У меня кончилось снотворное, и в минуты редкого забытья вижу Рудика Нуреева на мачте, в обнимку с Каллас, в костюме мавританки времен Наполеона.

Но я все еще строен, нетерпим и немного зол, хотя натертый стих не сверкает ярче меди. 24 мая еду к Михаилу Барышу глодать лапшу по поводу больших тезоименитств твоего друга и наперсника Жозефиуса, с коим не виделся со времен падения Трои…

Утро сегодня туманное и практически сырое. Читаю – к великому для себя удивлению – Солжевский «Февраль-март 1917-го». Должен сказать, что это работа первый класс, и, если бы не многочисленные «удурчивые» и «угнелся кто-то», – потрясающая проза. Масштаб просто грандиозный, почти толстовский. Все слои схвачены, и какие характеры – и Николай II, и Протопопов, и царица

Алике, и Родзянко, и Гучков, и Керенский – и вся эта баламутная картина того, как дружно просрали Россию.

Я просто в экстазе, прочел уже 400 страниц мельчайшего петита (знаешь, эти имковские издания, убивающие глаза), а впереди еще 800. И не скучно ни одной секунды. Нет, не зря он сидит в своем Вермонте.

Старица, ты пиши о разных пестрых впечатлениях и помни обо мне, узнике творчества и чудотворства. Как Виктуар потрясает основы мироздания?

Так, начался дождь, мать его, целую крепко вас обоих. Пиши непрерывно, пиши каждую минуту. Твой Г.».

Шмаков уже почти не вставал с постели, когда в конце марта 1988 года в Бостоне проходил американо-советский музыкальный фестиваль «Making music together». Из Союза приехали более 400 человек – представители всех музыкальных жанров.

Шмаков, конечно, не мог пропустить такого события – в особенности балетного вечера Майи Плисецкой, на котором она танцевала «La Rose malade». Не слушая возражений Алекса Либермана, предупреждений врача и наших увещеваний, что поездка может оказаться ему не под силу, Гена приехал.

Накануне этого гала-концерта у него был день рождения, и мы решили отметить его в Бостоне. Пришли человек сорок, в том числе Барышников, Шнитке с Ириной Федоровной, Геннадий Рождественский с женой Викторией Постниковой, Андрей Вознесенский… Приехали друзья из Нью-Йорка.

Гена, исхудавший, с осунувшимся лицом, держался стойко. А наутро он не смог встать. Смерили температуру – 41,5. Я стала совать ему аспирин, но он сказал, что ему нужны более сильные лекарства, а их он оставил дома. Я в панике позвонила Либерману, и Алекс велел немедленно привезти его в Нью-Йорк, – в аэропорту Ла Гуардия его будет ждать лимузин с врачом и медсестрой.

Это часовое путешествие я не забуду до конца своих дней. Гена весь горел и хрипло, с трудом дышал. Я держала его голову и молилась, чтобы он долетел живым…

Шмаков прожил еще пять месяцев. Алекс не захотел отправлять его в госпиталь, – все равно от СПИДа лечения не было. Он организовал за Геной потрясающий медицинский уход – круглые сутки у его постели дежурила медсестра. Вернее, три медсестры, по восемь часов каждая. В то время о СПИДе очень мало было известно, люди были насмерть напуганы, уверенные, что он заразен, как чума. Поэтому медсестры, которые соглашались ухаживать за больными СПИДом, стоили астрономических денег. Все расходы взяли на себя Либерман и Барышников, но и Бродский помогал в меру своих финансовых возможностей.

И Миша, и Иосиф очень часто навещали Гену и, сойдясь у его постели, вспоминали, шутили, рассказывали смешные байки, читали стихи. Я уверена, что присутствие близких и дорогих людей продлило Генину жизнь.

В то время у Барышникова была квартира в трех кварталах от Гениного дома. Миша предложил мне в ней останавливаться, когда я приезжала в Нью-Йорк. Просидев у Гены четыре-пять часов, я нуждалась в моральной и физической передышке, чтобы вечером прийти к нему снова.

Последние два месяца своей жизни Шмаков, лежа с закрытыми глазами, часами бормотал стихи или просил меня читать ему вслух. Больше Цветаеву, Мандельштама и, конечно, Бродского. Казалось, что Гена почти всего его знает наизусть.

Но незадолго до смерти он сказал, что «попрощался с Жозефом» и теперь хочет читать и слушать только Кушнера. И просил, чтобы я Кушнеру это передала.

За несколько дней до смерти, находясь в полном сознании, Гена сказал: «Я ни о чем не жалею… У меня была замечательная жизнь».

Геннадий Шмаков умер 21 августа 1988 года в возрасте 48 лет. В завещании он просил, чтобы его кремировали и развеяли пепел над Эгейским морем: Гена хотел после смерти быть рядом со своей богиней Марией Каллас. Во время церемонии поминовения в похоронном доме Кэмпбелл в зале звучал ее голос, исполнявшей арию из оперы Беллини «Сомнамбула».

После траурной церемонии мы с Бродским зашли в соседнее кафе на Мэдисон-авеню выпить чашку кофе. Вспоминали смешные и грустные эпизоды из Гениной жизни. Я прочла Иосифу несколько Гениных стихотворений – сам он их Бродскому показывать, по-видимому, стеснялся.